Елена Дорошкевич - Крик дафэна [СИ с издательской обложкой]

— Мысль, конечно, интересная, — я задумался. — А как насчет смертельных исходов?

— Хм. Если боишься, то считай, что ты уже проиграл. Да и чего тебе бояться? — он улыбнулся. — Ты не раз доказал, что тебя не так-то просто убить. Настоящему воину должно быть всё равно, умрёт он или нет. Спокойствие духа порождает неуязвимость тела. Будь спокоен — и твоя смерть будет ждать тебя бесконечно долго. Не суетись — и ты везде и всегда успеешь, твоя судьба окажется не менее терпеливой особой.

— Ну, прямо напутствие героя, отправляемого на ратный подвиг. Остается только применить его практически, не получив пулю в лоб или камнем по затылку. Когда выходим-то?

— Сейчас! — невозмутимо изрёк Иллас Клааэн. При этом он не смотрел ни на часы, ни на созвездия.

— Почему сейчас-то? — недоуменно переспросил я, озадаченно оглядываясь на замерших друзей.

— А потому, что ты об этом спросил! — недовольно пробурчал Враххильдорст, с сожалением рассматривая содержимое своей наполовину полной тарелки. — Эх, доесть не успел! И кто тебя за язык-то тянул?..

— Да нет, время он выбрал весьма правильное, — возразил катт. — В самый раз.

— Так скоро ведь ночь? — возразил я.

— Ну и что. Мне показалось, ты выспался, — усмехнулся Иллас Клааэн. — А темнота — не помеха: дадим вам переносные светляриусы, и пойдёте, как по центральной улице. Из ущелья выйдете, а там и полететь сможете — будет где хийсу крылья развернуть. Малыш-вулф поправился, а иича спеленаете и прикрутите кульком сверху.

— Коготь оденем — сам туда заберётся, — кивнул Зорр. Катт в ответ лишь насмешливо покачал головой: чего только не бывает на белом свете?!

Вещи, кажется, собрались сами собой. Обратная дорога сквозь стену кружащихся снежинок промелькнула незаметно, как и не было. Раз — и мы снова стоим на горной ночной дороге. Тропа позади нас за это время обрушилась вниз маленькой снежной лавиной. Тропа впереди убегала за поворот чётко прочерченной линией, утоптанной и ровной. И правильно — былого нет. Есть лишь воспоминания о нём — разные, несхожие, полустёртые или, наоборот, отчётливые, но окончательно перемешанные в единую кашу прошлого, уползшего лавиной в жадную пропасть времени.

Окафа, грустная и спокойная одновременно, принесла каждому по светляриусу — небольшому матово-светящемуся и стрекочущему шару.

— Там внутри снежные мотыльки. Слышишь? Это они так крылышками шуршат, шуршат и светят, — пояснила девушка. Вручив мне мой будущий фонарь, тихо добавила: — Отпустите их на волю, когда они станут вам ненужны.

— Конечно. Обожаю выпускать на волю, — улыбнулся ей я.

— Тебе ещё не раз предоставится такая возможность, — ответил за Окафу подошедший Иллас Клааэн. — Если будет нужна моя помощь, то зови меня во сне. Ты теперь там, как у себя дома. А опыт придёт со временем…

— Спасибо! — только и сказал я, умудрившись вложить в это слово обуревавшие меня чувства, запомнившиеся, кажется, на всю оставшуюся жизнь. Что ж, коллективный расстрел сближает, не правда ли?

«Красота!!!»

Шедший впереди Зорр забавлялся мысленной беседой, доставая меня внезапными комментариями, звучавшими прямо в моей голове. Я уж и забыл, как это бывает. «Это» — всякие там телепатические контакты: не отключиться и уши не заткнуть. Остается только расслабиться и получать удовольствие, то есть, тоже вести эту самую мысленную беседу.

«И не надо на меня так укоризненно смотреть, — думал-говорил Горынович. — Начну плакать, пойдут давно запланированные носовые излияния, и мы захлебнемся. Тебе нас не жаль, а, изверг?»

«Я же ещё и изверг! — моему возмущению не было предела. — Молчи уж, фонтан сопливый! Пузырчатый и трёхструйчатый! Тоже мне, хийс огнекашляющий!»

«Молодец! Хорошо излагаешь, чётко! Даром, что дафэн, обильно жалостливый и неисправимо любопытный! — жизнерадостно телепатировал мне Зорр. — Только „р“ плохо выговариваешь. Ну, ничего. В детстве не все буквы сразу удаются! Кстати, ты, я погляжу, уже привык к своему новому прозвищу, а, дафэнушка? Я к моему тоже привык, так что зови хоть хийсом, хоть Рэйвильрайдерсом, хоть хиравийдерсом! А, дафэвасиндус?!»

Я не выдержал и запустил в него снежком. Попал, к своему неописуемому восторгу, причём основательный кусок провалился ему точно за шиворот. Мне тут же прилетело назад, не менее метко и с тем же катастрофическим эффектом проваливания мокрого и холодного под тёплую и пока сухую одежду. Заверещал дофрест, пританцовывая и улюлюкая на моём плече. К нему тут же присоединился Иичену, по-петушиному хлопая крыльями. Фастгул'х испустил задорный клич, повторенный многократно горами, и принялся носиться между нами, принимая то одну, то другую сторону или обстреливая снежками сразу нас обоих, а вобщем, создавая веселую кутерьму. И одной Ишк'йятте было ведомо, насколько это веселье действительно занимало его рано поседевшую душу. И не в наших силах было примирить его с исчезновением родителей, с той дырой в жизни, куда всё теперь могло запросто ухнуть, укатиться, забрав с собой последнего из рода Шулдзуа'х. Я смотрел в его улыбающееся лицо, а видел только скорбную складку, навсегда обосновавшуюся между бровями. Судьба, кем ты писана и веришь ли ты сама в то, с чего начиналась?

«Рассвет подкрался незаметно, хоть виден был издалека», — крутилось в моей голове.

«Да подкрался он, подкрался! — нетерпеливо перебил Горынович. — Ты что вздумал грустить? Может, тебя снежком подправить? Так это я запросто! Лучше вокруг посмотри!»

Надо же, а рассвет-то действительно наступил незаметно, вдруг разом заливая небо пастельным розово-лилово-сиреневым тоном, лишь с одного края набравшим полную силу, с другого же еще приглушенным, забрызганным едва заметными звездами. Действительно, красотища!

Отряхнувшись и отдышавшись, мы осторожно спускались по наклонной дороге, теперь уже каменной, гулкой и сыпучей. Снег остался где-то позади вместе с беспричинным весельем. Впереди простиралась пока ещё тёмная долина с лиловыми лепестками горных озёр и черными кляксами едва различимых деревьев. При ближайшем рассмотрении деревья оказались карикатурно невысокими — не выше двух-трех метров — пародиями на привычные величественные кедры, однако на них, как и положено, имелись аккуратные шишечки, и корни вылезали из-под земли так же упруго и шершаво, как и у их родственников-великанов. Под первыми отблесками солнца постепенно проступала сказочная страна лилипутов, настолько всё вокруг казалось уменьшенным, милым и домашним, лишь огромные каменные валуны нарушали общую картину, хотя нет — и их при желании можно было бы выдать за игрушечные горы.

Увидев впереди глянцево поблескивающее овальное озерцо, мы невольно ускорили шаг и, под конец, не выдержали и побежали. Выскочили на его пологий аккуратно очерченный берег и остановились в восхищении. Розовой монетой, неподвижным идеальным зеркалом лежало оно перед нами. На другой его стороне в резкой холодной тени высилась отвесная скала, испещренная вертикальными бороздами и складками, как стена готического храма с многочисленными уступами и колоннами. И за этим импровизированным храмом уже явно всходило солнце, загораясь отдельными бликами и искрами то тут, то там, прочерчивая архитектурные грани и импровизируя с мимолетным созданием фигур и профилей. Было ясно, что через несколько минут всё исчезнет, сольется в ослепительном свете: и озеро, и вся горная долина, и наша очарованная, застывшая в немом ожидании компания случайных зрителей. Как мы ни старались, а пропустили, всё-таки, момент, когда небо колыхнулось в утреннем пробуждении, каменная граница вдруг ярко вспыхнула, раскаленно, оплавленно и просела под горячим напором показавшегося светила — огромного пылающего диска, нижним своим краем оперевшегося на башенки здания, созданного нашим воображением.