Ричард Морган - Хладные легионы [litres]

Мысленно он пожимает плечами, но слишком сильно дрожит, чтобы этот жест получил физическое воплощение. Собственное тело все сильнее ощущается так, словно не принадлежит ему и не очень-то повинуется.

Похоже, что на этот раз он действительно умирает.

Кусок барельефа поднимается вровень с его головой и останавливается, вихляя. Рингил осознает, что, покорившись слепому порыву, схватился за камень. Держится за покрытую буквами, истертую временем плиту. Что-то с такой силой тащит его сквозь черноту, что плечевые суставы начинают болеть. Камень холодит лицо, резные буквы отпечатываются на плоти, он чувствует, как тело утрачивает вес и поднимается, пока не повисает горизонтально возле камня, словно подхваченный ветром вымпел на мачте.

Чернота вокруг делается серой.

Над головой разворачивается небо синюшного цвета, простираясь до самого горизонта, словно одеяло, которое резко встряхнули чьи-то руки.

Рингил с него падает.

По пути вниз внезапно ощущает вонь соленой воды и запах свежесрезанных кухонных трав из детских воспоминаний…

Он ударяется о поверхность, которая влажно прогибается от тяжести. Выступившая из земли вода просачивается сквозь одежду. Он сплевывает эту воду, горькую и черную на вкус. Поворачивает голову, чтобы перевести дух. Разум настигает чувства.

Рингил лежит в болоте, вытянувшись во весь рост, дрожа от холода и цепляясь за одиноко стоящий каменный обломок.

«Вот тебе раз…»

Его головы что-то касается, очень легко – будто чьи-то пальцы. Он тотчас опознает прикосновение, с инстинктивным отвращением взмахивает рукой и скидывает с себя мягкое тельце. Внезапно ощущает под собой, где-то ниже ребер, назойливое копошение, панически дергается – «…твою мать!» – а потом, откатившись слишком поздно, получает обжигающий укус острыми челюстями прямо сквозь рубашку. Паутинка щекочет шею, и снова подступают мягкие любопытные «пальцы». Он отмахивается от этого прикосновения, быстро встает на четвереньки. Повсюду паутина: она облепила его руки, густым слоем покрыла болотную траву вокруг, словно кто-то размотал ярды сгнившего серого муслина – Рингил в паучьем гнезде, драть его, приземлился в самую середину.

Он вскакивает и озирается, тяжело дыша.

Выдергивает из паутины меч, ножны, плащ. Отбрасывает прочь.

Резкими движениями отряхивается. Болотные пауки – общинные твари, яростно защищают территорию и вырастают до фута, если говорить о невезении. Пары укусов крупного паука, как правило, достаточно, чтобы прикончить взрослого мужчину. Рингил в напряжении вертится вокруг своей оси, в голове у него пусто, а ноги утопают в скользком, упругом торфе, из которого сочится жидкость, – сохранить равновесие нелегко. Укус на животе ощущается как ожог. Под кожей медленно расползается горячий яд. Он пристально вглядывается в сумерки, жалея, что у него нет факела. Кажется, посреди грубых пластов паутины и болотной травы что-то движется, но он не уверен…

Рингил с трудом переводит дух.

У ног лежит полураздавленный паук, чуть подрагивая лапами, – тот самый, который его укусил. Размером с человеческую голову. Рингил пару секунд оцепенело глядит на тварь, затем принимается топтать ее, судорожно и гневно, пока она не издыхает.

На этом силы его покидают. Он стоит, пошатываясь. Яд под кожей живота распространяется все дальше. Рингил машинально трет рану и тотчас об этом жалеет. В место укуса будто влили жгучую кислоту.

Безликое болото простирается до самого горизонта. Куда ни кинь взгляд, повсюду густая, окутанная паутиной болотная трава, и от ледяного ветра за уши щиплет мороз.

«Великолепно. Очень, мать твою, здорово».

Он осторожно пробирается к упавшему мечу и плащу, с опаской поднимает каждый предмет и осматривает. Вытряхивает из складок плаща трех пауков размером с кулак, находит еще одного, ползущего по ножнам, и сбрасывает в траву. Немного ждет, убеждаясь, что они удрали. Потом набрасывает плащ на плечи – ветер пытается ему помешать – и скрепляет застежкой, снова вешает Друга Воронов на спину и с вызовом оглядывается.

Кажется, слева паутина не такая густая.

Он идет туда.

Позади остается покинутый обломок барельефа, окруженный кольцом черной воды. Написанные на камне слова теперь читают лишь пустые небеса:

«…Ключи от Города, что величественнее…»

Это может быть яд, а может – нет. Кто скажет наверняка в Серых Краях?

Со стороны облаков то и дело доносится крик – хриплый и вместе с тем мягкий, как тонкая шерсть, по которой приятно водить кончиками пальцев.

«Только посмотрите на него…»

«Только посмотрите на него…»

Голос принадлежит женщине или тому, кто более-менее умеет подражать женским голосам. Он кажется смутно знакомым, и это пугает. Он то прилетает, то улетает вместе с ветром, проносится мимо, как шквал, а потом мчится обратно. Рингил устало вертится, пытаясь встретиться с голосом лицом к лицу.

«…на него…»

Вокруг появляются и исчезают стоячие камни, словно громадная и кривая решетка тюремной камеры, рассчитанной на тролля, круглой темницы, которая держит темп, не отставая от него ни на шаг. Камни рассекают на части болотный горизонт вокруг Рингила, задерживаются на пару унылых ударов сердца, вздымаясь из опутанной паутиной травы и выглядя вполне материальными, а потом исчезают, стоит ему метнуться к ним. Через некоторое время он перестает обращать на это внимание, как и на многое другое в Серых Краях.

Он бредет, спотыкаясь и чувствуя себя все хуже.

«…на него…»

Дрожащее видение, серое на сером, камень на фоне пустоты, то есть, то нет, то есть, то нет…

«Только посмотрите на…»

Рингил останавливается, ссутулившись, и чувствует, как мир делает несколько шагов без его участия. Голос резко обрывается, будто ему интересно, как Рингил поступит дальше. Он делает глубокий вдох – раз, другой. Беспокойный ветер ледяными ладонями бьет его в спину, словно пытается толкнуть вперед.

Он вскидывает руки. Хрипло кричит:

– Да посмотрите на меня. Рисгиллен, это ты? Валяй смотри: Рингил Эскиат, униженный. Этого хотела? Не больше, чем я сам хотел того же.

Нет ответа. Если и впрямь Рисгиллен где-то рядом, она не в настроении болтать.

«Разве можно ее винить?»

Да он и не винит, право слово.

Призрак каменного круга, прорисованный в закатных оттенках, отпечатался на дне его глаз. Приходят мимолетные воспоминания о Ситлоу: рычание, борьба страстей, холодная плоть под его ладонями, вкус соков двенды, точно лопнувшая на языке солено-сладкая ягода. Могучие удары о твердые как кость ягодицы Ситлоу, будто он пытался слиться с олдрейном в одно целое. Звуки, которые с каждым толчком издавал двенда.