Ричард Морган - Хладные легионы [litres]

А потом – падение без сил во влажную от росы траву, трепет высвобождения, смех на грани плача. Пик блаженства и то, что за ним последовало.

Он вдруг вспоминает, как камни удерживали Даковаша, как Соленый Владыка рыскал за ними, но не мог войти в круг. Как он швырнул Рингилу Друга Воронов – словно мясо животному, в чью клетку не смеет ступить.

«Постарайся больше его не ронять. Он тебе понадобится».

«Я не твоя игрушка!»

Из ниоткуда доносится смех, и Рингил понимает: это смеется он сам.

В смехе нет ничего особенного и точно никакого веселья. Но от него губы Рингила изгибаются книзу в подобии улыбки, уродливой от внезапного напряжения.

Он оглядывается в ту сторону, откуда пришел. Его путь отмечает неровная линия, рассекающая низкорослую болотную растительность. Похоже, он покинул территорию пауков, сам того не заметив. Паутина исчезла. Запах соли вроде бы усилился.

Он опять трет рану и на этот раз, когда приходит жгучая боль, упивается ею, словно любимым ароматом из глубин памяти.

Оглядывается по сторонам и, кажется, замечает на сером горизонте яркий проблеск костра.

Долго смотрит в ту сторону, ожидая, что видение исчезнет, как исчезает в этом гребаном местечке все.

Но ничего не происходит: костер остается там же, где был, и светит Рингилу с холодных серых небес как маяк. Хмыкнув, он направляется в его сторону. Холодный ветер тычет в спину, торопя путника.

«М-да. А что еще тебе осталось делать, Гил? Застыть столбом?»

Он идет, и время от времени вокруг на мгновение проступает хоровод стоячих камней. Но теперь кажется, что это не темница, а скорее броня.

Когда появляются призраки, он им почти рад. По крайней мере, уже привык.

– Ну да, тебе-то что . – Скимил Шенд с мрачным видом плетется рядом с Рингилом в потрескавшихся кожаных сапогах, плохо залатанных штанах и белой парадной блузе, которая знавала лучшие дни. – Ты же не застрял на вонючем чердаке посреди жалкого подобия города, разящего фекалиями. Ты же не изгнанник .

– Вообще-то… – Походка Рингила настолько тверда, насколько позволяют влажная почва и его трясущиеся ноги. – … я и есть он .

– И это ты называешь изгнанием? Отправку послом на Маджакские равнины, кошель в придачу к синекуре и городскую грамоту, покрывающую твои сумасбродства? Это не изгнание, а лицензия на захват охочих до шалостей коневодческих задниц. О, сколько там молодняка с железными бедрами. Да-а, то еще наказание. А вот я … – Шенд ударяет кулаком в грудь с напыщенной жалостью к себе. – …я пострадал за свое искусство!

– Да заткнись ты.

Но на краткий миг и вопреки тому, как он сам себя приучил к таким вещам, Рингил задается вопросом: какой стала бы его жизнь в этом, другом, мире, откуда явился Шенд. Иной Шенд, явно не вернувшийся домой, в Трелейн, а если говорить о Рингиле…

«Аспектная буря – это искривление материи любого возможного результата, какой допускает Вселенная, – однажды сказал ему Ситлоу с апломбом аристократа из Луговин на пикнике, когда они разбили лагерь в Серых Краях. – Она собирает и сминает альтернативы, как новобрачная – подол своего платья. Для смертных эти альтернативы большей частью представляют тропы, по которым они никогда не пройдут, и вещи, которые не сделают».

Рингил знает, что призывает аспектную бурю всякий раз, как проникает в Серые Края. Она кружит рядом, образуя едва заметную паутину вихрей. Осколки альтернативных реальностей стремятся к нему, будто струи воды во время ливня стекают в канаву.

«Все равно что существовать, будучи окруженным миллионом не похожих друг на друга вероятностей одновременно, – слегка пьяным голосом вещал один знаток двендской премудрости, оставшийся в Трелейне. – Только подумай, какая сила воли нужна, чтобы выжить в таких условиях. Средний крестьянин там попросту рехнется».

Это звучит безумно: Рингил, от которого не отреклись; Рингил, о котором семья заботится в достаточной степени – «…ну, может, он всего-навсего достаточно мягок, чтобы покоряться воле семьи…» – чтобы его проступки наказывались не серьезней высылки из Трелейна, с назначением на сомнительный дипломатический пост. Интересно, как его выдворили? С вежливой поспешностью и наградив местом, позволяющим сохранить лицо, с соблюдением протокола и со свитой… Отправили в благородную ссылку за тысячу миль от города, в степи – туда, где его склонности уже не могли бы приносить Дому Эскиат дурную славу, потому что в Трелейне не узнали бы, чем он занимается в глуши, а если бы и узнали, всем было бы наплевать.

Еще Рингил смутно задается вопросом, не встретил ли он альтернативного Эгара там, под небесами, просторными до боли. Эгара, который, возможно, не так решительно и беззаветно предан бабам.

В его груди просыпается чувство, опасно близкое к тоске.

«А что, если…»

Он растаптывает мысль каблуком.

«Не смей даже думать о таком, Гил. Альтернатив нет. Какая жизнь тебе выпала, такую и проживешь.

И не позволяй призракам поселяться в твоей голове».

Но он все равно косо поглядывает на Шенда, не в силах подавить порыв, и увиденное ему не нравится. Некогда изысканные черты поэта с течением лет обмякли и расплылись, неухоженные волосы повисли плетьми. Ногти обкусаны до мяса, живот свисает, как фартук на талии менялы. На самой плоти Шенда написано, словно выжжено каленым железом, что однажды утром он проснулся в изгнании и просто… сдался.

Глаза под набрякшими веками смотрят на Рингила в ответ.

– Чего уставился? Нравлюсь?

– Послушай, в Хинерионе не так уж плохо , – поколебавшись, говорит Рингил.

– Правда? Тогда почему ты уезжаешь?

– Я не… уезжаю . – Неожиданно для себя, Рингил слышит в собственном голосе замешательство. – Я…

Внезапно на него обрушивается образ черных парусов на горизонте.

– …умираю?..

Шенд хмыкает.

– По мне, все равно что уезжаешь. Да еще и в достойном обществе.

Рингил с трудом подавляет дрожь.

– Я просто не понимаю, что особенного в жизни в Трелейне , – говорит он поэту. – Ты почти все время был банкротом, вечно одалживал деньги то у Миляги Милакара, то у парней из Шелкового дома, а потом еле-еле сводил концы с концами, чтобы им все вернуть. Разве это лучше высылки в Хинерион с назначенным содержанием?

Шенд угрюмо глядит куда-то в сторону болота.

– Я не жду, что ты поймешь. С чего бы? Тебе всегда нравилось возиться в грязи. Сдается мне, ты с одинаковым удовольствием терся бедрами как с нашими смуглыми южными соседями, так и с любым другим сбродом.

– Ну, как бы да. Я же с тобой трахался, верно?

– Ой-ой! – Шенд, которого помнит Рингил, выражался яснее. И не вопил так пронзительно. – Вот до чего дошло, значит? Вообще-то не у меня в жилах течет кровь беженцев. И не моя кожа на солнце темнеет, словно у болотного крестьянина. И кто бы говорил?! Ты же по материнской линии практически родом из долбаной пустыни.