Мелисса Бродер - Рыбы [litres]

– Пора вздремнуть, – сказала я, доставая из шкафчика таблетку транквилизатора. Запасы его быстро сокращались, и меня еще ждали объяснения на этот счет с сестрой. Может быть, Анника ничего не заметит или подумает, что я употребила его сама. Или, может быть, стоит обратиться к другому ветеринару, купить еще таблеток, и тогда никто ни о чем не узнает. Скормив транквилизатор с помощью маскировочного кармашка «пилл-покет», я села рядом с псом, и он положил голову мне на колено.

– Ничто – прекрасно, и все – ничто. Все – ничто, и все прекрасно. – Я понятия не имела, что говорю и что хочу сказать, но чувствовала себя загипнотизированной радостью и ожиданием.

Дождавшись, пока дыхание выровняется, я выскользнула из буфетной, закрыла дверь и на цыпочках двинулась к выходу.

«Вот они, любовные раны, – думала я, волоча по берегу тележку. – Вот почему любовь – боль».

Высокие, благородные чувства владели мной. Я видела себя женщиной, идущей за своим мужчиной на поле битвы, или мужчиной, идущим спасать свою женщину. Да, роль спасателя досталась мне, потому что у Тео с ногами было хуже. Я, по крайней мере, могла идти на своих по суше. Да и зачем сравнивать? Мы же не соревнуемся, кому больнее? Кроме того, облизывая меня, он был моим спасителем. Сильным и нежным. Мы могли чередоваться.

А потом я увидела Тео в лунном свете, и все было как в тот, первый, вечер. Его определенно назначила мне судьба. В голове прозвучали слова: «Никто не знает, что они делают на Земле или даже вне ее». Боги не знали даже, что боги делают, при условии, что боги вообще есть. А пустота знала, что делает? Знала себя? Может быть, пустота даже не знала, что делать с собой, и сама себе не нравилась. Может быть, пустота знала только, как заполнять себя людьми. Тео, похоже, не знал, что делает. И я тоже не знала. Так что в этом отношении мы были подобны богам.

– Упала. Поранилась.

– Знаю. Видел. Хотел забраться на камень и ползти к тебе. Хотел окликнуть тебя, но появился джип, так что пришлось возвращаться в воду.

У меня потеплело на сердце. Надо же, он стремился помочь. Как же приятно. Нет, я не хотела быть слабой, но здесь речь не шла ни о женственности, ни о мужественности. Как человек вообще, я была довольна, что кто-то – такой вот замечательный, как Тео, – беспокоится обо мне. Вообще-то, обо мне беспокоились многие, даже слишком многие, и я не была от этого в восторге. Но беспокойство Тео волновало меня сексуально.

– Давай помогу забраться в тележку, – предложила я.

– Нет, сам справлюсь. Тебе же больно.

Он ловко съехал с камня прямо в придвинутую вплотную тележку.

– Лучше помоги мне с одеялом.

Руки у него были сильные и крепкие, как мрамор, и вместе с тем гибкие. Глядя на него, я ловила себя на мысли, что попала в какой-то миф. Ты поранилась ради него, поранилась ради любви, и он поранился тоже. Но на суше хвост был помехой. На суше Тео был половинкой, а в море – полноценным. И я чувствовала себя только половинкой. Но была ли я полноценной где-то? Этого я не знала. На суше Тео был подобен Гефесту, косолапому кузнецу-рогоносцу. Ему была нужна я. Но в воде он был ловок и силен, как Посейдон, только моложе и прекраснее. А если он сын Посейдона? Заблудший сын. Может быть, он – сама Афродита.

– Идем, – сказал Тео. – Доставим тебя домой. И я покрою поцелуями все твои раны.

Доминик лежал на полу в буфетной, раскинувшись, как блин, и не шевелился. Я хотела отвести Тео наверх, в спальню, но не знала, как это сделать, поэтому подвезла тележку к софе.

– Хочу всю твою кровь, – объявил Тео, выполнив знакомый маневр.

Я не поняла, какую именно кровь он имеет в виду – из пуси или из пореза на колене, – поэтому села на него и поцеловала в губы. Тео тут же перевернул меня и, пройдясь поцелуями сверху вниз, осторожно коснулся губами раны.

– Мне так жаль.

– Все в порядке.

Он двинулся в обратном направлении, вверх по ноге, и, достигнув развилки, стащил с меня трусики и облизал пусю. Потом поводил языком по клитору. Просунул палец и наткнулся на тампон.

– Можно вытащить?

Я кивнула. Тео вытащил тампон и положил его на стеклянный кофейный столик. Палитра получилась такая: красный, бурый и немножко пурпурного сбоку. Я смутилась, но он поцеловал меня, просунул два пальца и проложил поцелуйную дорожку от пупка к клитору. Глядя ему в глаза, я думала, что никогда этого не забуду. Он слизал кровь с пальцев. Любит, подумала я. Он меня любит. Кровь была уже на его лице, и я закрыла глаза и сдвинулась выше. Все закончилось быстро, слишком быстро для меня. Тео подождал, пока кровь на лице подсохнет, и размазал ее по щекам. Я окунула пальцы в щель и помазала ему под глазами. Получилось забавно, и мне такая игра нравилась. У меня был мужчина с хвостом, и я добавляла ему странностей. К хвосту я уже привыкла. Для меня Тео был то ли мужчиной, то ли мальчишкой, то мужчиной-мальчишкой, и я хотела разрисовать его всеми своими жидкостями: кровью, слюной, потом. Хотела пометить его, оставить на нем мое клеймо.

Мне представлялось, что в океане кровь никогда не останавливается у входа. Когда во время месячных я принимала ванну или купалась, кровь всегда останавливалась. Нам сообщили об этом в младшей средней школе, на занятиях плаванием: в воде ваша кровь останавливается. Может, она просто медленно растворяется, а может, остается в матке. Или, может быть, кровотечение такое слабое, что время замедляется, и поэтому в ванне никакого розового следа никогда не видно.

Есть ли менструации у русалок? Может быть, отчасти именно это и привлекло ко мне Тео: грязные ноги и кровь в пусе. Я на песке в пустыне, грязные пальцы, грязные ноги, кровь стекает по ним и капает на землю. В груди пересохло, но у меня мокрая пуся, она – горячий очаг, единственная влага за несколько дней и никакой другой воды. Бывает ли у русалок мокро между ног? Трудно ли трахать их в воде? Я вспомнила, как когда-то давно пыталась потрахаться в бассейне одного мотеля в Фениксе. Было нелегко. Вода сушит, и хорошего скольжения не получается. А как это бывает в океане? И чем они пользуются для смазки?

Я даже ахнула, увидев его член. Твердый, набухший, розовый, направленный прямо на меня, словно живая мясистая стрела. Второй раз я ахнула, увидев лужицу крови на белой софе сестры. Я не была настолько ослеплена страстью, чтобы не переживать из-за загубленной вещи. Нельзя портить чужой дом, оправдываясь тем, что мой бойфренд – водяной, со слабинкой по части секса с кровью.

Но для Тео пятно было особым знаком, сувениром, поводом для гордости и общим, его и моим, автографом. Соленая вода оставляет свой автограф на кораблях, старит их, красит дерево мягким серым цветом. Так что для него пятно было актом природы. Возможно, он даже видел его как своего рода триумф, чудо, отметившее наше пребывание на земле, а не повод для беспокойства. И я притворилась перед своими собственными телесными выделениями, что горжусь тем, что мы наделали, а вовсе не стыжусь этого. Притворилась и, закрепляя притворство, поцеловала Тео. С его щеки упали чешуйки засохшей крови. Держа язык у меня во рту, он вставил мне так, что перехватило дыхание.