Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

Тео резко и неучтиво замотал головой, не в силах произнести ни слова. Он чувствовал, как будто тонет в ледяных водах горной реки, захлёбываясь, хватаясь за скользкие острые камни. Едва обретя дыхание, он тут же его потерял. Ощущение уходящей из-под ног земли стало таким явным, что он крепче схватился за край стола.

Самоуверенный глупец, напыщенный, самодовольный слушатель-умник. Не больше, чем мальчишка из сказки, возомнивший себя королём. Так легко оказалось поставить его на место: всё, что он построил вокруг себя, обернулось просто бумажными декорациями кукольного театра, которые валятся от малейшего дуновения ветра Истины…

Просветитель шагнул ближе к Тео, не видя уже никого вокруг. Взгляд Инаниса стал вдруг прямым и единственно возможным, как квадрат гипотенузы треугольника.

— Впрочем, Тео, ты, конечно, вовсе не обязан мне верить, как и кому-либо из просветителей. Можешь лелеять свои сомнения, словно сильные растения на плодородной почве искушённого разума. Слышишь, я даже говорить стал, как твои любимые поэты, — тут Инанис усмехнулся, и в его усмешке явственно скользнуло сильное душевное волнение со вкусом полынной горечи. — Может быть, когда-нибудь ты сможешь доказать, что мы обманщики, что вера в Защитника — не больше, чем умелое манипулирование жителями Шестистороннего…

— Я этого не говорил! — воскликнул Тео, едва не плача.

Инанис усмехнулся — на этот раз, с откровенной ненавистью, — и сказал:

— Разумеется. У тебя всё ещё впереди, Тео. Я даже не знаю, зачем ты потратил столько времени на нас, жалких мистификаторов. Впрочем, изучение логики и языков явно пошло тебе на пользу.

Тео молча стоял, слушая, как стихает звук шагов просветителя Инаниса. Первый раз просветитель позволил себе покинуть занятие до его окончания. И Тео мог бы гордиться, что стал причиной этого. Но пустоту в его душе, всю без остатка, заполнила царапающая многообещающая боль, которую причинило это поспешное отступление просветителя и его почти детская злость. Тео отчётливо понял, что он больше никогда не сможет пить кофе и обсуждать поэзию с Инанисом. Но что ещё хуже — просветитель наверняка не будет говорить так, как с Тео, уже ни с одним слушателем.

Когда лихорадочная решимость отступила, Тео, не замечая никого вокруг (впрочем, слушатели и не решались заговаривать с ним — а те, кто мог бы, не знали, что теперь сказать), добрёл до своей комнаты и сел на кровать, прислонившись к стене. Что-то происходило вокруг, но слушатель ничего не чувствовал, как будто заключённый в стеклянную призму образец человека. А потом он словно открыл глаза — и отчаяние и непоправимость произошедшего встали непреодолимой стеной вокруг его сознания. Куда бы ни направлялись его мысли, они неизменно натыкались на эту преграду. Пожалуй, только в этот момент Тео по-настоящему осознал, что произошло. И от ненужной и унизительной жалости к себе ему стало по-настоящему плохо. Как будто закончилось действие сильного обезболивающего, вызывающего видения, и мир предстал в мрачных красках новой реальности.

Весенний день понемногу клонился к закату. В комнату Тео не попадали прямые лучи — только мягкий свет густым малиновым сиропом стекающего за горы солнца. От приоткрытого окна тянуло холодом, но слушатель не стал закрывать его, потому что с холодом в комнату залетал беззаботный щебет птиц, гнездившихся в камнях Ледяного Замка, а только стянул с кровати колючее покрывало и закутался в него.

Соседи Тео были на занятиях, и до Вечернего Обряда было ещё долго, когда в комнату постучали. На пороге стоял Плиний Фиделио, который тут же, не глядя на слушателя, бросил:

— Меня отправили сказать, что через час просветители желают видеть тебя в зале Совета для рассмотрения твоего проступка. Если у тебя есть какие-то пожелания, я могу передать.

Тео машинально покачал головой, плотнее закутываясь в покрывало.

Дождавшись реакции, хранитель развернулся, чтобы уйти.

— Плиний! — остановил его Тео. И когда хранитель замер на месте, хотя не стал оборачиваться, шёпотом спросил: — Меня прогонят, да? Так?

— Это будет решать Совет просветителей, как ты и сам знаешь, — всё-таки обернувшись, сказал Плиний, и в его взгляде мелькнуло сочувствие, тут же утонувшее в ледяных водах строгого взгляда.

— Но как ты… думаешь? — снова спросил Тео, в безумной надежде услышать что-то ободряющее.

Плиний не выдержал холодного размеренного тона, которым, как ему казалось, надёжно вооружился по пути к слушателю. Боль и горечь потери и чувства вины, поедавшие его изнутри, не спрашивая, прорывались на поверхность.

— Раньше тебя вроде бы не очень интересовало моё мнение, — сверкнул глазами хранитель и стремительно зашагал прочь, как будто опасаясь, что Тео снова сможет остановить его.

Но слушатель больше не пытался этого сделать. У Тео был всего час времени и ещё вечность его отсутствия в придачу.

Когда Тео, бездарно потратив час на бесполезные размышления по кругу, не прибавившие нисколько к его выдержке, зашёл в зал Совета, все просветители уже собрались. Просветитель Тирем выглядел таким растерянным и печальным, что Тео поспешил отвести взгляд под свои негнущиеся ноги. «Скорей бы уже всё закончилось», — тоскливо и малодушно взмолился он. Плиний тоже был в зале — сидел на каменной скамье у стены. Тео подумал, что хорошо бы его хранитель-наставник не пострадал от падения своего подопечного.

Размеренный, спокойный голос Айл-просветителя Люмара действовал на нервы не хуже иного крика. Тео поспешил кивнуть, как только глава Школы, бесстрастно изложив суть дела, спросил у слушателя, так ли всё было.

Тео кивнул, а затем, опомнившись, добавил: «Да, Айл-просветитель», хотя в устах Люмара история, не искажённая ни на пол-слова, звучала ужасно. Хотелось заткнуть уши и никогда её не слышать.

Стемнело, в зале Совета зажгли высокие хрустальные лампы с чистым приглушённым светом. Тео вспомнил луч солнца в зале для занятий и подумал, что свет преследует его, отступника, заставляя лучше разглядеть собственную душу.

Теперь уже просветитель Инанис зачитывал положения Устава. Да, только изгнание, никаких других вариантов.

Кто-то гневно говорил, что в столь тяжёлые для Школы времена…

Тео вздрогнул. Последнее слово. Его последнее слово. Несколько слов. Просьба или завещание. Всё смолкло. И его голос, хриплый и жалкий, звучал дико в этой тишине.

— Я… я сожалею, что доставил вам неудобства. И понимаю, что мне теперь не место среди верных служителей Защитника. И благодарен вам за всё. Я хотел пойти искать Защитника-человека — и, возможно, в своём самонадеянном неведении я мог бы провести немало лет. Но теперь не могу и этого. И… не знаю, куда мне идти. Впрочем, это, конечно, не имеет значения. Но раз уж у меня есть последняя просьба — то я прошу вас позволить мне остаться в Ледяном Замке. Конечно, не слушателем, но кем угодно, кем я мог бы быть полезен. Я обещаю, что не скажу больше ни слова о Защитнике. Или даже вообще не скажу ни слова. Это… это единственная просьба, которая у меня есть, — Тео замолчал и опустил голову. Он не верил, что ему позволят остаться, но крошечная, как одна лампа во славу Защитника в темноте огромного Зала Обряда, надежда заставила его произнести эти бесполезные слова.