Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

Но однажды одному из игроков удалось достичь такого мастерства, что он соединил свой образ с образом своего заклятого врага и, обойдя так законы реальнейшего, приказал убить того человека, и его партнёр вынужден был это исполнить. Считая себя убийцей, хоть и поневоле, тот второй тоже покончил с собой. Казалось бы, несчастный случай, довольно глупая трагичная история, бывает везде и без всякого реальнейшего, ну, стоит ли переживать, но Форин с тех пор разлюбил эту игру — поэтому и реальнейшее не очень благоволило к тем, кто решался в неё сыграть, так что постепенно популярность «Двойного желания» сошла на нет.

— Сыграем? — не унимался Флейтист. Видя, что его спутник не разделяет азартного нетерпения, Мастер Эо остановился и зло прошептал: — Мне это уже надоело — почему я должен всегда тебя заставлять играть? При этом ты ни разу не смог предложить мне занятие поинтереснее. Впрочем, раз тебе так проще, то если ты не согласишься, я начну уничтожать этот мир. Конечно, ты рано или поздно меня остановишь, но кто знает, сколько людей к тому времени погибнет, — а ведь эта скучная математика так важна для тебя.

Смотритель шёл, погружённый в свои мысли. Он пытался почувствовать, насколько на этот раз слова Флейтиста расходятся с его истинными намерениями: этого никогда нельзя было сказать наверняка, в этом и была самая сильная сторона Мастера Игры. Не связанный ничем, кроме правил, которые он придумывал на ходу, Флейтист был виртуозом реальнейшего, умудряясь оставаться в заданной этим миром тональности, но при этом не повторяя ни одного гармонического хода.

— Может быть, чтобы ты быстрее соображал, я скажу, что начну с одного дома в центре Тар-Кахола, где известные нам жалкие Мастера сейчас пытаются изо всех сил удержать город от опрокидывания? — вкрадчиво уточнил Флейтист.

Конечно, он мог так сделать. Но здесь Мастер Игры промахнулся: в реальнейшем Форин всерьёз оберегал только тех, кто не понимал, что происходит. Дело было в другом — Смотритель просто устал и не мог ничего придумать. А промедление, как известно, может стоить мира даже в реальном. Впрочем, как и поспешное неправильное решение. Но Форин кивнул.

Флейтист едва не подпрыгнул от радости. Он мог не беспокоиться, что его соперник что-то заподозрит: Мастер Игры всегда был вне себя от счастья, когда ему удавалось втянуть в Игру единственного достойного противника.

— Я хочу исполнить то, что скажет… — начали они, сдвигая плиты реальнейшего.

Кажется, и город уже исчезал, и обломки его падали в темноту — потому что декорации пора было убирать.

— Мастер Игры! Мастер Реальнейшего! — одновременно закончили они.

Флейтист едва не потирал руки, и тут Форин почувствовал, что за пластом его обычной радости от игры скрывается, как руда в горной породе, что-то ещё…

Но он не успел обдумать, что это могло бы быть, потому что Флейтист, не удержавшись, объявил:

— Играть со мной каждый раз, как я того захочу!

Форин невольно улыбнулся. Всё-таки то, что перспектива вечной Игры с тобой может составлять смысл чьей-то жизни, не могло оставить равнодушным даже чуждого человеческим страстям Смотрителя.

Флейтист улыбался торжествующе. Что бы ни пожелал теперь Мастер Реальнейшего, это не затронет новоустановленного порядка. И, конечно, они не могли играть ни на что другое, кроме самого мира, поэтому партии предстояли захватывающие. А желать отрицания желания другого человека нельзя было по установленным самими Форином законам — закону «запрещения отрицания».

Ситуация казалась безвыходной. Смотритель ошибся, сделал всего один неверный ход — и теперь победы не видать. Разве что пожертвовать какой-нибудь важной фигурой. Например, игроком. Двумя игроками…

— Исчезнуть из этого мира. Обоим.

«А там уж будем играть, сколько ты захочешь», — добавил про себя Форин. Страшное решение придавило его, словно улитку тяжёлым сапогом, но от этого он улыбнулся ещё радостнее: всё-таки Мастер Игры умел выбирать себе противников.

Флейтист побледнел. Но проигрывать он тоже умел, хотя никогда не приходилось проигрывать так по-крупному. Это было больше, чем просто смерть. Это было изгнание куда-то, где, возможно, не существует и самой Игры. Но Мастер Реальнейшего рискнул и потерял гораздо больше — и всё-таки это была красивейшая партия, невозможно было этого не признать.

Поэтому Мастер Игры склонил голову на бок и подвёл итог:

— И всё-таки, это ты проиграл. Потому что за раздумьями о судьбах мира ты не заметил одной простой детали в том, кто был рядом с тобой: я разучился играть на флейте. Теперь я не могу и звука выдавить из этой немой старухи — моя резвая ученица сбежала и забрала всю Музыку с собой. Поэтому мне нечем угрожать миру. А значит, я победил.

Да, Форин ошибся. Это было очевидно: не заметить, что Мастер потерял то, чем он мог изменять реальность, было довольно сложно, и тем не менее Смотрителю это удалось. Не заметил того, что было у него под носом, как свет маяка иногда слепит и не позволяет видеть то, что лежит прямо по курсу. Он должен был чувствовать смертельную досаду, как и полагается проигравшему всё и даже больше. И, наверное, чувствовал.

— Раз уж так, то моё последнее желание состоит в том, чтобы у каждого из нас был ещё один, последний день здесь. И я уверен, что реальнейшее не откажет мне в этой последней милости.

Удивление на лице Флейтиста было бесценно.

— Зачем это ещё? — недоумевал он.

Форин отмахнулся, но всё-таки ответил с загадочной улыбкой:

— Уж я, в отличие от тебя, найду, чем заняться.

Форин открыл глаза, когда из окна, срезанного занавеской, пробивались яркие поздне-весенние лучи, окрашивая охрой деревянный пол. Смотритель не помнил, как он уснул, но, судя по тому, что он был в настоящей постели, а одеяло немного пахло лавандой Горной стороны, он был в доме у Тэлли.

— Почему вы не разбудили меня раньше, — вместо приветствия пожаловался Форин, спускаясь вниз, в ещё закрытый для посетителей солнечный зал булочной, где Тэлифо и Унимо пили кофе со свежими булочками.

— Поскольку вчера, перед тем как уснуть мёртвым сном, ты пробормотал что-то вроде того, что сегодня целый день проведёшь с нами в реальном, мы подумали, что если ты не выспишься, то целый день мы, пожалуй, не сможем тебя выносить, — с милой улыбкой подробно пояснила Тэлли.

Форин тоже улыбнулся — он хотел кофе и румяную, посыпанную сахаром и корицей так, что тёплого древесного цвета глазурь на ней казалось произведением искусства, булочку — и сел за стол, пытаясь унять ужасную головную боль. «Это ненадолго», — вертелась примиряющая с болью мысль, и Смотритель решил пока не думать ни о чём серьёзном — до первой чашки кофе.