Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

— Я пришёл с Корой, она мой друг, я хочу защитить её, — сказал Сорел, принуждая себя смотреть в лицо Мастера Слов.

Но голос его всё равно звучал жалко — почти так же жалко, как в детстве, когда он впервые читал свои стихи друзьям отца — профессорам Тар-Кахольского университета. Тогда ему говорили, что его стихи прекрасны. Но они лгали, всегда лгали, поэтому он ушёл туда, где никто не заботился о том, чтобы не ранить его чувства. И ничего удивительного, что оказался теперь в Доме Радости — спасение Коры, на самом деле, было просто предлогом, она прекрасно могла бы обойтись без него.

— Рад, что ты понимаешь, что ничем не можешь помочь Коре. Скорее уж она вынуждена таскать с собой приручённое юное дарование.

От этих слов Сорел вспыхнул, но его отвлёк чёрный человек в углу, который вдруг стал со всей силы биться головой о стену — да так, что голова его каждый раз разлеталась на множество тёмных осколков, а потом снова собиралась из темноты. При этом руки и ноги его оставались как будто привязанными к тени, довершая картину мучений. Это зрелище завораживало странной, извращённой красотой, но в тишине реальнейшего Сорел отчётливо слышал пронзительные крики этого существа: кем бы оно ни было, ему было больно.

— Как тебе моё творение? Вот истинный облик любого человека, если присмотреться, — как на лекции, сообщил Мастер Слов, небрежно сложив руки на груди.

— Неправда! — хрипло крикнул Сорел, отступая тем не менее в сторону — подальше и от чудовища, и от его творца.

В голове у него словно поднялись в небо тысячи птиц — и шум их крыльев оглушительно метался в колоколе черепа, не оставив ни одного другого звука, ни единого слова. Сорел закрыл глаза и попытался ухватить хотя бы несколько ускользающих слов.

— Птица нашего сердца

не поёт, только бесконечно

бьётся о стены тела.

Смерть раздирает когтями

прутья пожизненной клетки,

выпуская из плена птенца,

рождённого в темноте.

И он неизменно

устремляется к свету.

Темнота комнаты внезапно вспыхнула и загорелась, как будто это действительно была смола — а не то, что столичные аналитики поэзии называли «вменённой метафорой» и чего поэты реальнейшего боялись, как огня.

Огонь тем временем со странной для этой стихии неторопливостью подобрался к стене с чёрным человеком. Таким образом, Мастер Слов и Сорел оставались в относительной безопасности, а непонятное существо, порождённое безумной фантазией, замерло и растерянно взирало невидимыми глазами на пламя, которое методично пожирало темноту, оставляя он неё только холодное голубоватое свечение.

— Неплохо, — задумчиво произнёс Мастер Слов, как будто сам не понимая, как это у него получилось.

Чёрный человек между тем, осознав своё положение, стал дёргать руками и ногами, отчаянно пытаясь освободиться — но ничего не получалось, тьма крепко держала его.

— Отпусти его! — испуганно воскликнул Сорел.

Он с ужасом понял, что по его вине это нелепое существо, вызванное из мрака талантом Мастера Слов, должно теперь сгореть заживо. Было неясно, каким образом создание из темноты связано со своим создателем, ощущает ли оно боль так же, как человек, но в реальнейшем это не имело значения: все становилось реальным.

Мастер Слов, загнав соперника в ловушку, только с усмешкой покачал головой.

У Сорела оставалось очень мало времени: призрачный огонь уже подходил к ногам существа из темноты, которое в ужасе обречённо вжалось в стену, прекратив свои бессмысленные попытки освободиться. Но всё равно Сорел потратил несколько мгновений на сомнения, прежде чем использовал своё самое сильное средство: он представил, что вместо чёрного существа у стены стоит Кора Лапис. Реальнейшее тут же отозвалось, услужливо превращая темноту в знакомый образ. Тогда Сорел быстро произнёс:

— Когда весь мир начнёт гореть вокруг,

когда над городом взовьётся вечный смог,

когда, привычно и легко, я ускользнуть бы мог —

позволь с тобой остаться, милый друг, — и, зажмурившись, шагнул в огонь, беспомощно протягивая вперёд руки.

Он успел почувствовать страшную боль, как будто его бросили в яму с тлеющими углями, но кто-то тут же резко вытащил его, как котёнка за шкирку, сердито пробормотав что-то вроде «идиот». Уже лёжа на полу библиотеки, наблюдая, как кружится в диком вальсе потолок и чувствуя противную тошноту, Сорел услышал, как Мастер Слов произнёс где-то у него над головой:

— Учись спасать себя, спаситель всех,

твой чёрный человек ещё в пути,

когда с ним встретишься, то вспомнишь обо мне,

в лице его, как в зеркале кривом, узнав свои черты.

Снова закрыв глаза, Сорел подумал, что Мастер Слов победил. Хорошо ещё, что он, самонадеянный юнец, жив остался.

Когда он открыл глаза в следующий раз, то в комнате, как ему показалось, было полно людей. Кто-то бросился к нему, и, почувствовав на щеке мягкие волосы с запахом птичьих перьев, он понял, что это Кора.

— Ты в порядке? — в тревоге спросила она.

Не найдя сил снова говорить в реальнейшем, Сорел только кивнул как можно убедительнее, хотя пальцы всё ещё жгло, а голова была тяжёлой, как бочка с водой. Но Кору это, видимо, не убедило, поскольку она гневно обернулась к Верлину, встала и зло произнесла:

— Не обращай внимания, просто наш великий Мастер Слов давно и бессмысленно влюблён в меня, вот и бесится.

Не надо было никаких стихов, чтобы пригвоздить Мастера Слов: он прислонился к стене, где ещё недавно было распято тёмное существо, — бледный, как известковые скалы. Его лицо, казалось, стало полупрозрачным, и только кривая вымученная улыбка растянулась в маске Вечно Страдающего Поэта старинного театра. На лбу у Мастера Слов блеснули капельки пота, и он развёл руки в стороны, словно стараясь удержаться на корабле, попавшем в шторм.

Едва взглянув на Мастера Слов, Сорел понял, что Кора взяла реванш, принеся победу команде незваных гостей. Но сама поэтесса не выглядела довольной — она как будто тоже вмиг осунулась и заострилась, как после нескольких бессонных ночей.

Внезапно Тэлли, до этого неподвижно наблюдавшая за происходящим, стремительно подошла к Мастеру Слов и молча крепко обняла его. Тот удивлённо взглянул на неё, но потом обнял в ответ и не отпускал, пока не прошла мучительная дрожь и замёрзшие пальцы не потеплели.

Долора всё это время сидела за столом, отложив книги, и её улыбка становилась всё искреннее, так что в конце концов на её лице застыло редкое выражение счастья: сегодня выдался хороший вечер для Мастера Скорби. Даже лучше, чем вечера, когда ей разрешили посетить дом безнадёжных больных (за любовь к таким местам её за глаза называли «Тари Смерть»).