Петр Ингвин - Зимопись. Книга вторая. Как я был волком [СИ]

— Зато всегда женат!

— Зато на ком?!

— Да я тебя!..

— Тихо! — прикрикнул Карп на спорщиков. — Мы на работе. Потом хоть поубивайте друг друга.

Долго молчали.

— Когда обед? — не выдержал кто-то из пахарей, когда у всех в животах урчало, будто в одном месте собрали сотню неудовлетворенных кошек.

— Вон, уже.

Через поле в нашу сторону незнакомый надсмотрщик гнал гусеницу самок. Мы остановились. Я впервые увидел наших самок, выведенных из ямы. Тоже в работе. Все правильно — не пропадать же рабочей силе.

— Эгей, глядите, кого нам Шантей привел!

— Здоровы будьте, бедолаги.

— Сам такой, — буркнул Карп. — Но, на всякий случай, тоже не болей.

Зуй молча перевел взгляд на самок, пахари настороженно и сдержанно кивнули пришедшему. Кажется, здесь недолюбливали Шантея.

Томы не было, сплошь подруги высокоранговых самцов — крепкие, с отлично развитыми первичными, вторичными и далее по списку. Возглавляла гусеницу бесподобно фигуристая светлокосматая самка, прозванная нами с Томой Мерилин. Ее вытянутые до земли сталактиты раскачивалась как два пьяных собутыльника. Пышные бедра закрывали позадиидущих. Тонкая талия, гибкая спинка и наивное личико с тюленьими глазами превращали перечисленные минусы в магически воздействовавшие на самцов плюсы. За ней шествовала Анджелина — в честь известной расхитительницы гробниц. Не знаю, как оригиналы смотрелись бы привязанными к жерди и идущими на четвереньках, но человолчицы их действительно чем-то напоминали. Третья была не хуже, но безымянной, а замыкавшую мы звали меж собой Мадонной. Совсем не в честь престарелой заморской певицы. Наша прекрасная Мадонна вечно кормила грудью маленького сына, всегда висевшего на ней, как блоха на собаке. Сейчас сына не было. Свернутое на бок, чтоб не биться об зад Безымянной, лицо Мадонны скорбно вопрошало: кво вадис и кви продест?

К жерди самок снизу были привязаны плоско вытянутые мешки, почти не мешающие ходу. Разве только весом. Отработанная конструкция. Явно не первый раз туземцы сталкиваются со стаей.

— Как тебя к женскому полу допустили? — обратился к чужому надсмотрщику Карп, выдвигаясь в сторону Мерилин.

— Если ты все еще про Миду…

— И про Раду! — встрял Зуй. — Мида ладно, знала на что шла.

— Сама выбирала. — Шантей тревожно прищурился.

— Но Рада совсем девчонка! — проговорил Зуй.

— Не я виноват, что ты на нее запал. — Шантей постарался на приближаться на длину кнута.

— Зуй, окстись, — успокоил напарника Карп. — У нас, — он хмыкнул, — общество равных возможностей.

Присев рядом с Мерилин, Карп сунул под нее руки. На первый взгляд процесс напоминал дойку, но только на первый — на самом деле надсмотрщик отвязывал поклажу. Он с намеком посмотрел на Зуя, указав взглядом на место рядом, но тот отвернулся. Явно не желал приближаться к Шантею. Какие-то личные дрязги.

— Помочь? — спросили Карпа сразу двое пахарей.

— Можно, — кивнул он после некоторого сомнения. — Только руки не распускать. Даже в мыслях.

— Что ж мы, закона не знаем, — бросил один, устраиваясь рядом с Мадонной.

Отбросив первый мешок, Карп пересел к Анджелине. Второй пахарь уже отвязывал груз Безымянной.

— Ты, Зуй, не прав, — решил Шантей расставить все точки. — Меня выбирают, значит, нравлюсь.

— Что ровзу хорошо, долиннику смерть.

Ровзами называли человолков, значит, долинники — самоназвание местных. И еще: переделанная поговорка. Неужели и сюда приходили «ангелы»?

— Ранет уже вторую женитьбу, — непонятно проговорил Зуй со злобой.

— Переживешь. Кажется, по тебе сохнет Лида.

— Плевал я на Лиду!

— Но на Владе женился, — процедил Шантей.

Все надсмотрщики как один — здоровяки и силачи, но если они подерутся… не получится ли перехватить какое-то оружие и освободить остальных самцов? Что мне это даст?

Могу сказать со стопроцентной уверенностью: фиг знает. Просчету ситуация не поддается. Буду действовать интуитивно.

— Пшли, адовы дочери. — Кнут Шантея взгрел исполосованное тело Безымянной.

Разгруженная гусеница самок усеменила с поля за деревья, ее до конца провожали взгляды пахарей. Карп занялся мешками. Из первого он высыпал яблоки, а остальные мешки, выглядевшие столь же бугристо, привязал по одному под наши гусеницы.

— И почему не дозволяется?.. — задумчиво начал кто-то из пахарей.

— Потому, — отрубил Карп.

— Но они же ничем не…

— Ничем?! Это ровзы. Звери. Адские дети.

— Но выглядят-то как люди!

— Запомни: для людей — люди. И только.

— Понимаю. Но все-таки.

Карп хмуро проговорил:

— Даже в мыслях не греши. Даже во сне.

— Но сон-то не контролирую!

— Тогда кайся. Иди к Вечному и кайся. Зверолюбие, труполюбие, юнолюбие, мужелюбие и себялюбие — худшие из грехов. За них бог наказал нас Апокалипсисом.

Апокалипсисом! — воскликнул я, повторив про себя. Они говорят это слово правильно. Они знают больше!

Что это значит? А ничего не значит. Пока. Кроме того, что загадки копятся, как деньги у банкира.

Буду ждать. Одно из двух. Точнее, из трех. Или до меня снизойдут и поговорят, или улучу момент и снова навяжусь. Есть еще третье: прилетят инопланетяне и спасут меня. Исходя из нелепости и фантастичности последних событий — вполне нормальный вариант.

— Стоп, — скомандовал Карп через пару часов.

Снова перекусили яблоками и оказавшейся в одном мешке редькой. Яблоки одарили нас кочерыжками, а от редьки досталась кожура. Неплохо по сравнению с ничем.

Сегодня дела шли сноровистее, работа спорилась. Такое же поле одолели задолго до вечера. Довольные пахари отцепили инструмент.

— Пшли, мерзость земная, выродки адовы! — Надсмотрщики кнутами погнали нас с поля.

Почему-то в другую сторону. Дошли до леса.

— Собираем дрова! Ну!

Кнут свистел, спины и зады покрывались красными рубцами. Без толку.

— Смотрите, твари! — надрывался Зуй. — Берете корягу…

— Да не могут они, — окрикнул его Карп. — Видишь: мордами вертят, глаза страдальческие, преданные, жалобные… и хотели бы, но не могут. Нет у них рук.

— У меня что, глаз нет?

— Не всегда верь глазам.

Пришлось им самим собирать хворост и сухой валежник, а потом крепить нам на спины большими вязанками. Еще по огромной вязанке привязали к жердям в виде волокуш на длинных ветвях-полозьях. Я мог помочь, но разговаривать запрещено, а лишний раз кнутом получить мне как-то не улыбалось.

Самцы заволновались. Ноздри расширились, принюхивавшиеся носы вздернулись. Я ничего не понимал. Ну, звук какой-то в леске. Далекий, едва слышный. Почему человолков это так взбудоражило?

— Ты слышал? — вскинулся Карп.

Надсмотрщики обратились во внимание.

— Смотри за этими, — бросил Зуй напарнику и, вынимая на ходу топор, унесся в чащу.