София Серебрянская - Ледяной Ирис [СИ]

— Я не верю, что солдаты сами решились напасть на того, чьему отцу присягали некогда на верность. Истинный воин никогда не нарушит клятву, даже если подчинение будет грозить ему смертью или бесчестием. Ведь нарушить данное слово — ещё большее бесчестье.

— Возможно, для вас оно и так, — заговорил Сибори. — Но неужто вы полагаете, что все в этом мире таковы? В тягостное время порой берутся за оружие те, кому вовсе неведомы законы чести.

Даже странно, но сейчас лишь одна мысль всецело завладела сознанием мнимого колдуна: ему хотелось, чтобы сию же секунду смерть забрала в свои объятия Йошимару, чтобы померк свет этих глаз, что с такой надеждою и благодарностью глядят на господина Кадани. Разве может такая любовь быть искренней? Нет, конечно же. Вернее всего, мальчишка видит в своём возлюбленном способного позаботиться о нём отца, но не любовника. А не такими ли были они с Шигэру?.. Нет. Следует забыть это имя, похоронить его на самом дне памяти — и более никогда не вспоминать о том, что некогда ему был дорог тот, кто это имя носил.

— Да уж. Иногда за оружие берутся подлецы, — лишь дрожь низкого голоса выдавала ту ненависть, с которой смотрел на мнимого колдуна Сабуро Кадани. — Даже странно, что я не вижу в твоих руках клинка; таким, как ты, в эти времена следовало бы взяться за меч.

— К чему мне сражаться? Я — всего лишь дух, наблюдатель. У меня иное предназначение, — парировал Сибори, чуть сощуривая глаза. Так странно смотрелся этот вроде бы спокойный разговор двух мужчин. Один — сильный воин, обманчиво спокойный, на чьё лицо набросила тёмное покрывало с трудом сдерживаемая ярость. И второй — тот, кто скрывает под маскою безразличия собственный страх, боязнь однажды проснуться с клинком меж ребёр. Кругом — небольшая комната, на полу которой покоятся уснувшие вечным сном и отошедшие на ту сторону Отражённых Небес воины, и неподвижный, точно статуя, Йошимару наблюдает за ними. Но так неважно всё, что есть в мире, кроме этих настороженных тёмных глаз.

— И какое же у тебя предназначение, «дух»? — усмехнулся господин Кадани. Он не верил мнимому колдуну, и Сибори понимал это. Но продолжал играть прежнюю роль, покуда ещё не оформив последующего плана. Пусть пока что этот сильный воин Востока полагает, что ему ведома истинная сущность лиса. Он не глуп, но рано или поздно даже он может проиграть — и тогда Сибори будет рядом. Ровно на расстоянии удара.

— Быть рядом с тем, кто будет править всеми островами, ничего более. Может статься, что даже вы сумеете… стать тем, на чьей стороне я останусь до конца.

Уже удаляясь, говорил Сибори эти слова. Он не сомневался: сейчас господин Кадани смотрит ему вслед, не веря, но одновременно желая поверить. Что же, пусть полагает, что разгадал чуждые намерения: когда человек уверен, что уже победил, он уязвимее, чем когда ещё только стремится к победе.

Внизу, в городе, сейчас кипела жизнь. Пусть солнце и опустилось уже за горизонт, оставив на память о себе лишь пару походящих на мазки неопытного художника темнеющих розово-золотых пятен на западе, люди покуда ещё не собирались спать. Казалось, будто вовсе не заметила столица всех тех войн, что сотрясали окружающую землю, как не заметила и перемены власти два года назад: если до того правило здесь семейство Шукима, то теперь воцарился род Шинджу, те, кто владел вдобавок и западными землями. Немудрено: в народе говорили, будто главе этого рода, господину Тэцуе, помогают сами духи этой земли.

— Широми, ты опять отлучалась в город? — не оборачиваясь к сестре, спросила совсем юная девушка, чья необычайная внешность часто привлекала к ней взоры. То были взоры восторженные и преисполненные самых разнообразных, порою непристойных желаний, какие преследовали её и её сестру близнеца с той самой поры, как из распустились, подобно цветам, две юные девушки. Куроми всегда гордилась своей красотой, и пользовалась ею, дабы в полной мере ощутить своё превосходство над прочими девами; не смущало её и то, что порою отец робко намекал: в её годы пора уже подумать о том, чтобы отыскать себе достойного мужа.

Широми засмеялась, очерчивая тонким пальцем линию выкрашенных в кроваво-алый цвет губ:

— Отец ведь не догадался, так что толку бояться? Мужа я всегда успею отыскать, а до той поры нет дурного в том, чтобы немного повеселиться.

Куроми мягко улыбнулась: она не собиралась сообщать отцу о похождениях сестры, более того — готова была покрывать её до тех пор, пока он не решит всё же выдать Белую Жемчужину замуж. А после пусть уже супруг следит за тем, чтобы его жена, столь походящая на прекрасный лунный цветок, нимало не испорченный цветастыми одеяниями и множеством украшений, не дарила своё очарование прочим мужчинам. Тем более что и сама она частенько отлучалась в город на встречу с очередным своим воздыхателем, и тогда уже Широми будет лгать отцу, не давая господину Тэцуе прознать о похождениях Белой Жемчужины.

— Расскажи мне, какой он — тот, кого ты любишь? — с интересом вопрошала Куроми, пусть и не надеялась получить правдивый ответ: редко беловолосая сестра позволяла себе открыться и поведать Чёрной Жемчужине имя возлюбленного. Но Куроми не сомневалась: когда-нибудь ей доведётся узнать, к кому же уходит почти каждый вечер её единственная сестра, всегда бывшая ей поддержкою и опорой. С полуслова они понимали друг друга, как это, верно, свойственно многим детям, увидевшим свет в один день и час. Вот и теперь почти удалось Чёрной Жемчужине предугадать ответ сестры:

— Позволь мне рассказать после. Я устала, и лучше пойду спать. Обещаю, завтра же ты всё узнаешь.

Куроми знала, что завтра не услышит обещанного рассказа: сестра к утру успевала позабыть о своих словах и лишь недоумевала, слыша просьбы Чёрной Жемчужины. Но всё же она любила Широми, и не желала выискивать истинную причину её поведения. Если, конечно, сама Белая Жемчужина не пожелает открыть её имя своей любви…

Пусть давно опустилась ночь, но господин Тэцуя нынче не спал. Казалось, этот высокий мужчина с узким, чуть смуглым лицом выжидал чего-то — и вскоре действительно дождался. Дрогнул свет масляной лампы, что стояла близ его ложа; со стороны балкона потянуло осенней прохладой. Даже не оборачиваясь, знал глава рода Шинджу: тот, кого он ждал, явился на зов. Поборов страх, какой всегда охватывал его при разговоре с этим человеком, был сродни тому ужасу, что испытывает ребёнок, оказавшийся в одиночестве, в полной темноте.

— Вы, верно, уже слыхали, что произошло в южных землях? Тот, кто мог представлять серьёзную опасность, Такео Курокава, повержен. Говорят, будто его собственный сын решил объединиться с востоком, и ради того лично отсёк ему и его дочери голову.