Хаген Альварсон - Волки и вепри [СИ]

— Да, я ирландец! — гордо вскинулся Бреннах, сверкая злыми глазами. — А тебе до того что?

— Ненавижу ирландцев, — сообщил колдун, кривя губы в презрительной ухмылке.

— Ну а я ненавижу вас, датчан, и ваше знамя с вороном! — не остался в долгу Бреннах.

— А мне насрать девять куч, — решительно заявил Хаген, становясь между ними, глаза в глаза с чародеем, — кого вы оба ненавидите. Мне также насрать, кто такие ирландцы и датчане, где распложены Коннахт и эта Датчания…

— Дания, — поправил Хравен, больше не улыбаясь.

— …и на эту самую Данию мне тоже насрать девять куч, — настойчиво продолжал Хаген. — Если ты не заметил, сейдман, я только что спас этого человека и беру его под свою защиту. Он мне должен, и пока не выплатит долг, тебе не видать его крови. Во всяком случае, прежде моей.

Хравен открыл было рот, и не знал Хаген, глядя, как ненависть плавится с гневом в чёрной бездне глаз чародея, проклянёт его «датчанин», или просто обругает. Но тот в последний миг лишь пожал плечами, закрыл распечённый тигель души привычной холодной ухмылкой. Сплюнул в сторону, обращаясь к Хагену, но глядя на Бреннаха:

— Освободишь этого раба — дай знать.

И ушёл.

Бреннах же, красный, как рассвет над морем, выпалил:

— Я не просил тебя…

— Заткнись, сын Эрка, — резко перебил Хаген, нимало не страшась пламени во взоре гордеца. — Или у вас там в Коннахте так принято — за доброе дело платить плевком в лицо? Что хотел сделать этот милый юноша? — указал на мёртвого сида. — Глаза тебе вынуть? Уж прости, что я ему помешал. Если хочешь, можем продолжить. Я тебя буду долго убивать, только попроси!

Бреннах покраснел ещё сильнее, хотя, казалось бы, куда. Через всё его лицо белел шрам, явно свежий, рассекавший острый птичий нос. Парень выглядел сверстником самого Хагена, и повидал, пожалуй, не меньше. Шумно сопел, словно в груди у него смешивались, извергая клубы пара, два потока: ледяной Нибельхейм гордости и полыхающий Муспелль стыда. Порождая с паром — новый мир, чьи туманы и огни отражались в глазах юноши. Вместит ли душа человека новый мир? Не разорвётся ли, выплёскивая следом за скупыми слезами безумие?

Хаген решил не проверять. Добавил тихо, положив руку на плечо Бреннаха:

— Насчёт раба Хравен зря сказал. Ты никакой не раб, конечно. Ступай, куда хочешь.

— Что это они делают?! — воскликнул «никакой не раб», указывая на храм.

Пока они вели учтивую беседу, викинги уже распотрошили святилище, вынесли всё мало-мальски ценное, включая обивку стен, а также блюдо-луну и золочёные рога над входом. Втащили мёртвых сидов внутрь, обложили храм хворостом и подожгли. Кажется, у сидов в ходу был иной погребальный обряд, но кому было до того дело?

— У тебя сердце болит за святыню? — ехидно ухмыльнулся Хаген.

— У меня сердце болит за арфу, — пояснил Бреннах, направляясь к дымящему, словно пасть дракона, входу, — мою арфу, они её там оставили, скотоложцы такие…

Хаген поспешил за ним — не из-за беспокойства, просто из любопытства.

Храм разгорался медленно, но верно. Дым сочился из всех щелей, рыжие язычки танцевали на стенах, от жара перехватило дух. Однако Бреннаху, казалось, это было нипочём. Сам же Хаген споткнулся у входа об мёртвого сида, чья кровь ещё не просохла на его ноже. Выругался, извинился перед павшим ещё раз, но тут со стены что-то свалилось, издав упругий металлический звон и ударив Лемминга по голове. В руках у Хагена оказался деревянный угловатый ящик и струны — раскалённые, разгневанные непотребством. Лютня? Арфа? В дыму не различить.

— Эй, арфист! — крикнул Лемминг. — Твоё добро?

— Да какое там… — отмахнулся тот раздражённо. — Вот моё! Всё, закрываем лавочку…

Дважды просить не пришлось.

Викинги оставили пылающий храм далеко позади, когда Хродгар спросил Бреннаха:

— За что они тебя?

— Нарушил ихний закон, — чужеземец вполне сносно говорил на Скельде, хотя и хуже геладцев: было заметно, что это не его родной язык. — У них в своде законов написано: «За одну сломанную ветку в нашем лесу — одна сломанная кость чужака». Я не знал. Откуда мне было?.. Но прежде хотели вынуть глаза: я увидел ихнее святилище, а это тоже нельзя. Не по закону. Как там говорили в древние времена: «Dura lex sed lex», верно?

— А ты вообще из каких краёв?

— Из… из далёких, — растерянно проговорил Бреннах. — Из тех же, что и вот этот человек, — указал на Хравена. — Расспросите его, где находится остров Ирландия — я пояснить не сумею.

— Ладно, оставим это, — махнул рукой Хродгар: чародей так и не рассказал им, откуда прибыл, за все семь зим их знакомства, хотя и обещал. — Как ты тут очутился?

— Это тоже долгая и запутанная история, — уклончиво молвил Бреннах. — Пусть ваши люди считают меня безродным бродягой. Ибо, как доводилось слышать, подобного народа всегда в избытке в боевых союзах, отправившихся в набег.

— Ты просишь принять тебя в банду? — уточнил Хродгар.

— На время вашего похода, — кивнул Бреннах.

— А что ты умеешь делать?

— Я играю на арфе, — с достоинством заявил чужеземец, легонько хлопнув по торбе, из которой торчали обгоревшие рога лиры.

— У меня в отряде двое арфистов: Хаген и Самар, — заметил Хродгар. — И я хотел бы надеяться, ты играешь лучше ихнего. Ты принят, раз уж так дело повернулось…

Отбыли викинги несколько дней спустя. После того, как в заливе показались первые корабли из крепости-гавани Фаэлор. Да и на берегах оживилось движение: местные владыки соизволили послать войска для усмирения пришельцев. Когда над водой засеребрились косые паруса боевых ладей-«единорогов», а между ними заскользили юркие гребные долблёнки с чайками на носах, Арнульф коротко бросил:

— Уходим.

Остальным вождям похода то решение не показалось достойным одобрения. Мол, как это так: только вошли во вкус, только началось веселье, как уже надо уходить! У нас, мол, больше тысячи бойцов на трёх дюжинах кораблей, из нас каждый стоит десяти сидов, а мы удираем, словно зайцы, даже не переведавшись парой ударов с неприятелем! Немного нам чести в этом походе, немного доблести явим и меньше стяжаем славы, чем хотели, коли нынче не примем бой!

— Уходим, — повторил Арнульф. — Добычу — на борт. Живо! Да передайте мой приказ на южный берег залива, а то Франмар глухарём скажется, а я буду виновен…

Франмар Беркут, под началом которого вторая половина войска грабила на противоположном берегу Блумвика, всё понял с первого слова, и вскоре корабли подняли якоря, сбиваясь в стаю. Одни — с людьми на бортах, иные — с добычей: главным образом, с козами, овцами, коровами да лошадками. Эту часть добычи пока не делили: было решено отвезти на острова и пустить на зимний прокорм, а что останется, раздать поселянам. Однако Раудульф конунг рвался в бой, а с ним и Эйлим королевич, и, вопреки воле Альма, своего наставника, юный Хельги Убийца Епископа, и младший Хроальдсон на драккаре «Армод»… Одумались только тогда, когда узрели десятки «чаек» и «единорогов», а над ними — три величественных дромунда с орлами на носах. Огромные корабли шли на всех парусах, раскачиваясь из стороны в сторону, набирая скорость. Грозным оружием оказались те сторожевые птицы волн, в чём скоро все убедились. «Армод» оказался ближе других к скиптунгу сидов, чем те не замедлили воспользоваться. Сразу на двух дромундах вспыхнули разноцветные огни, и сотни стрел отправились в полёт. Два радужных моста раскинулись над заливом, сходясь на палубе «Армода». Разрывая паруса, снося такелаж и людей. И — превращая корабль в огромный факел, погребальный костёр для викингов.