Хаген Альварсон - Волки и вепри [СИ]

— Довольно ль вам этого? — пробормотал Арнульф себе под нос.

Его мало кто услышал.

Зато все слышали горестный крик Эрленда, старшего брата Эрлюга. Все слышали, как он повелел разворачивать «Хермод» и идти на подмогу. И все слышали, как с «Руки Тьорви» донёсся голос Франмара хёвдинга:

— Лучники — на нос! Убрать парус. Гребцы — обратный ход!

— Что ты задумал? — окрикнул Арнульф вождя хрингвикингов.

— Отходите, а мы вас прикроем, — был ответ, — Олаф говорит, у него есть подарок для сидов…

…Олафом Безродным звался один человек, который прибыл с хрингвикингами. Прозвали его так за то, что он не мог точно сказать, кто его отец. Однако он был свободным, и никто не попрекал его низким родом. Носил этот Олаф и другие прозвища: Берсерк, ибо он был берсерком, Красавец, ибо он был статен и хорош собою, Хаммарваль [26] «Падающий Молот», от исл. hamarr — «молот» и fall — «падать». , ибо сражался тяжёлым железным молотом по имени Небесный Утёс, и, наконец, Чародей, ибо он был чародеем и слыл одним из лучших учеников Видрира Синего из Золотого Совета. В Хринг Свэрдан Олаф упражнялся в кузнечном ремесле, а в поход отправился просто так, веселья ради. Ему не было ещё и тридцати зим, но доброе имя он уже успел стяжать, и с ним мало кто искал вражды…

…И вот этот самый Олаф, стоя на носу «Руки Тьорви», поднёс к губам рог, когда два драккара отбились от стаи и повернули выручать незадачливых соратников.

— Заткните уши, — посоветовал ученик Видрира Синего с ухмылкой.

А потом набрал полную грудь морского ветра — и выдохнул в рог.

О, как загудело море, откликаясь на зов! Эхо отразилось от берегов, срывая траву со склонов, сдувая песок с камней, сметая бронзовую листву с крон. Вспенились волны, точно табун белогривых коней, и с неба рухнул гром, оглушая смертных и бессмертных. А с громом — и тугая, упругая завеса ливня. Только что небо было чистым — и в следующий миг почернело, набухло сизым выменем тысяч тучных коров. Ревела небесная скотина, изливая вместо молока столбы воды, сверкали молнии, будто ветвистые рога горних оленей и быков. Огонь, охвативший было «Армод», исчез в мгновение ока. «Хермод» развернулся, спускались на воду лодки. Люди Эрленда подбирали раненых, привязывали канаты к повреждённой ладье: не бросать же хороший драккар. Борта целы, а парусов и вант можно прикупить потом.

Сейчас главное — убраться отсюда, да поскорее!

Сиды оставили отступающих без внимания и набросились на «Руку Тьорви». Дромунды разворачивались, подставляя широкий борт, обманчиво беззащитный, словно китовый бок под гарпуны охотников. Первые стрелы отравились в полёт, не находя, впрочем, вожделенной добычи: корабли сильно качало.

— Думается мне, — процедил Франмар, криво усмехаясь, — наш струг недаром носит своё имя.

— Быть может, — кивнул Олаф, отложив рог и перехватив обеими руками свой чудовищный молот, — но Тьорви свою руку вложил в пасть волку, а где ты тут видишь волков? Одни куры да рогатые лошади! Нет, Тьорви не сегодня лишится разящей десницы [27] Корабль Франмара называется «Рука Тьорви»; здесь Тьорви — имя божества, которое соответствует известному в нашей традиции Тюру/Тиу (в честь которого, между прочим, в германских языках называется вторник). Согласно «Эддам», у Локи было несколько детей, порождённых им с великаншей Ангрбодой, в числе которых был и чудовищный волк Фенрир. По какой-то причине асы не могли его убить и решили обезвредить, связав особой цепью. Они попросили Фенрира постоять спокойно и не дёргаться: мол, мы хотим опробовать, насколько крепкой вышла цепь, попробуй, дескать, её разорвать. Фенрир сказал, что позволит связать себя, если кто-нибудь из асов поло-жит руку ему в пасть: мол, если я не смогу разорвать путы, а вы не захотите меня освободить, я эту руку откушу. Вызвался Тюр, сын Одина (по другой версии — великана Хюмира), бог судебных поединков и «правильной», статусной войны. Фенрир не смог разорвать цепь, асы его не освободили, и волк откусил Тюру руку. Аналогичный миф бытует, судя по реплике Олафа, и в отношении божества Тьорви. . Хэй, дорогу!

Стрелки потеснились. Олаф тряхнул головой, откидывая с лица налипшие золотистые пряди, спустился на палубу, а затем шагнул за борт. И — устоял на зыби, словно на льду или иной тверди. Все так и ахнули: мало кто из хрингвикингов слышал о том, как Белый бог во время оно ходил по воде, аки посуху. Да и как было смертному чародею тягаться с божеством? А тот и не тягался: заревел, перекрывая шум дождя боевым кличем, размахнулся и обрушил Небесный Утёс на морскую поверхность. От удара вздрогнула вся бухта, море взбурлило, порождая чёрный блестящий вал — от берега до берега в ширину, и до самого неба — в высоту. Исполинская волна мигом преодолела расстояние от драккаров до кораблей сидов и накрыла их, погребая в кипящей пучине. Ломались мачты, провисали паруса, тяжёлые от морской воды, борта скрипели от столкновения ладей. «Чайки» переворачивались, шли ко дну, «единороги» вертелись, как щепки, бестолково тыча витыми рогам в небо, и слышалось отчаянное ржание в скрежете древесины. Досталось и сторожевым орлам: плавучие крепости ходили ходуном, сбрасывая за борта моряков. Олаф удовлетворённо кивнул и вернулся на драккар.

— А вот теперь, — сказал он, отирая лоб, — если им найдётся чем ответить…

— На вёсла! — зычно кликнул Франмар. — Уходим, уходим, живо!

Сиды опомнились быстрее, чем хотелось бы. Пока дромунды заново разворачивались, «единороги» устремились в погоню, грозно наставив рога. Ходу им было не занимать. Дождь шёл на убыль, ветер и волны затихали. На «Свафнире» и других драккарах заметили это, но возвращаться не стали: слишком далеко ушли. Арнульф лишь выругался сквозь зубы.

А Бреннах Мак Эрк ругаться не стал. Он отложил весло, расчехлил свою рогатую арфу и начал играть. Хродгар хотел было его одёрнуть — уж какая тут музыка, за весло вернись! — но Хаген заметил мельком, как в глазах арфиста вспыхнуло пламя, знакомое, жестокое и прекрасное, от которого плавятся горы и зажигаются звёзды — и громко произнёс:

— Ничего, пусть играет, так грести веселей!

Арнульф услышал это, подумал — и кивнул. Мол, хуже не будет.

А Бреннах запел. На своём родном языке. Вплетая незнакомые слова в перекаты струнного рокота. Воздух тревожно дрожал, как дрожат сердца, охваченные страхом за близких. А когда тревога сменилась одержимостью зверя, скорбным торжеством того, кому нечего терять, кто стоит над пепелищем, попирая ногами окровавленный труп врага, кто ведёт ладью сквозь око бури, зная, что никто его не ждёт, ибо уже некому ждать — прозвучали слова: