Дмитрий Павлов - Потеха колдунов: Пробуждение

Я аккуратно положил Изильду на пол. Ее черные миндалевидные глаза были едва приоткрыты, усыпанное синяками лицо совсем почернело от крови, израненное тело покрылось слоем пыли. Мы сделали попытку вырваться из пустыни, познали неведомые прежде эмоции, увидели иной мир, ощутили вкус свободы. И были грубо возвращены обратно. Дочь страдала, и я страдал вместе с ней.

В момент, когда отчаяние окончательно победило мою волю и я уткнулся лбом в сложенные на груди Изильды руки, сверху прорезался свет. Очередной обвал вскрыл потолок пещеры до самой поверхности. Солнечные лучи пронзили подземный сумрак. Полузасыпанный песком, я оторвал лоб от рук Изильды и поднял глаза. Когда перефокусировал зрение, то увидел его – за нами пришел Хлыст ноющей боли, Черный ангел пустыни, гигант с крыльями! Он был в вышине и сиял в своем черном великолепии.

И я услышал:

– Ты хотел именно так уйти от меня?

Мы все его любили и боялись. Он был как мы и больше, чем мы. Никто никогда не мог определить его истинные размеры и пол: он был здесь и там, большим и малым, женщиной и мужчиной, живым и мертвым, нашим помощником и палачом. Его разум был независим от Общины, но он слышал наши мысли, а мы – его, когда он того желал. Он взмахнул крыльями, щелкнул хлыстом, и мы с Изильдой, теряя сознание, притянулись к нему, чтобы через мгновение оказаться прикованными к Столбу позора.

Полуденное солнце не знало жалости. Наши раны не давали шанса прожить долго. После прохлады Лабиринта жара казалась особенно жесткой. «Не удалось!» – одна мысль и море боли. Мне не удалось провести Изильду сквозь Лабиринт! Все было напрасно. Проклятые земли Тритуга – мы так и не смогли до них добраться. Я посмотрел на остатки Седьмого Куба, разрушенного в сотый или тысячный раз, и понял, что если закрою глаза, то в этом теле их больше не открою. И я закрыл глаза.

***

Когда пришел в себя, свет был туманным, рассредоточенным. Вокруг царила прохлада, не такая, как в Лабиринте, но все же резко контрастировавшая с недавней всепроникающей жарой. Я попытался просканировать место, в котором оказался, и понял, что лежу в углублении с живой водой. Тело было свежим, недавно выращенным, с небольшими изменениями по сравнению с прежним. Но поднеси ко мне зеркало, я бы не нашел отличий. Значит, меня возродили внутри Куба. Но какого: Второго, Третьего или Шестого? И что с моей памятью? Анализ воспоминаний показал, что с ней полный порядок: я остался прежним. По крайней мере, я на это надеялся.

В Кубе Памяти нельзя видеть, в нем работал только ментальный взор. Никто в Общине не знал, что в нем, но все знали – для чего. Потому я стал ждать, когда окажусь за его пределами. Ждать пришлось недолго.

Хлыст ноющей боли позволил открыть глаза. Я опять был у Столба позора, лицом к Кубам Памяти, освещенным лучами восходящего солнца. На мой взгляд, для пробуждения слишком оранжевая перспектива с пугающей черной рамкой по краям. Рядом повисла Изильда. Сил было много, но цепи готовили именно для таких, как мы. Без разрешения мы не могли покинуть Столб. Чувствовать в себе возможности без права ими воспользоваться – сама по себе та еще пытка.

– Будет больно, очень, – предупредил Хлыст ноющей боли, сейчас выглядевший моей копией: передник на синем теле, золотистая повязка, ожерелье из тонких серебряных пластинок, густые волосы на безбородом лице с волевым подбородком, прямым носом и выступающими бровями. Правда, он был свободен, а я прикован. – Без очищающей боли в этом деле нельзя. Подумайте о той глупости, которую вы совершили. Как можно было променять свой мир на мираж? Лабиринт нельзя пройти. Чтобы выйти из пустыни, надо пересечь море барханов. Когда я разрешу. Только так. Бежать через Лабиринт не имело смысла. Вы просто попались под магию этого слова – Лабиринт . Но табу есть табу, и теперь наказания не избежать.

Хлыст ноющей боли засмеялся, словно для него это лишь игра и мы – его приз. А может, мне показалось, и в его смехе не было ничего особенного. Он поднял и опустил плеть…

В Общине всегда сначала наказывали физически. Считалось, прежде чем бросить зерна, надо вспахать поле. Я понимал смысл каждого слова, но не видел, чтобы кто-то действительно пахал это самое поле. Да и какое поле может быть в Пустыне? Зато как снимают кожу, я видел, а теперь и прочувствовал.

Плеть безостановочно опускалась то на меня, то на Изильду. Образовывались раны, вырывалась плоть, стекала вниз кровь. Организм использовал живую воду, раны заживали, но тут же наносились новые. Пока солнце не вошло в зенит. Пока живая вода еще находилась в организме. Пока почва не была подготовлена! Дочь терпела рядом, и это было страшнее телесной пытки.

Я потерял сознание, а когда очнулся, Хлыст ноющей боли отложил плеть, и тогда физическое воздействие сменилось ментальным.

– Зачем? Почему? Как ты смел? – зазвучало набатом внутри. Эти слова не давали забыться, давили скучным однообразием повторяющихся фраз.

Дочери приходилось не легче. Наше сознание наполняли монотонными вопросами, которые вытесняли все остальное и загоняли любые эмоции в стагнацию. Беспощадная обнаженность…

– Как ты смел? Зачем? Почему?

Ответов никто не ждал, смысл был не в них.

Шли дни. Мглу и ша с ужасом проходили мимо. Они видели, как иссыхают наши тела. Мне было жаль их, ибо наша смерть означала и смерть многих из них. Их черепа приносили и складывали перед нами. Гора черепов росла. Мне было жаль и нас с Изильдой, ибо вокруг также скапливались и наши прежние головы: с пустыми глазницами и полые внутри. Такие похожие на нас, и такие другие. По каким-то причинам Община восстанавливала нас раз за разом, для чего использовала материал, который брался исключительно из тел мглу и ша. Но Община не ведала сострадания, особенно к тем, чей жизненный цикл ничтожно мал. Общине нужна была жертва, и мы были той жертвой, а значит, вопросы звучали снова и снова:

– Почему? Как ты смел? Зачем?

Однажды над головой сутулых чернолицых жителей пустыни пронеслась хвостатая тень, взмыла вверх над каменными Кубами, а потом резко упала вниз – почти коснувшись песка. Зачем птаха забралась так далеко от бирюзовых просторов Тритуга, разве не знала, что обратно дороги не будет? Может и знала, но сейчас она играла с ветром, взлетала и падала, взлетала и падала, пока выпущенный камень из пращи мглу не прервал ее полет, а Хлыст ноющей боли не перерубил ее тело. И в очередной раз умирая, я твердил сам себе, что Тритуга не плод моей фантазии, жизнь не сводится лишь к выполнению указаний, и жаворонки летают даже над раскаленным песком. Каждый из нас имеет право знать правду, идти в любом направлении и быть свободным от запретов и табу.

– Мы, как эта птаха, просто перепутали направление, – услышал я слабый шепот Изильды. Она улыбнулась мне растрескавшимися губами, из них сразу же пошла кровь.