Дмитрий Павлов - Потеха колдунов: Пробуждение

Буря за пределами площадки усилилась. У черного кота шерсть встала дыбом. Яхонт на шее Пелагеи усилил свой кровавый блеск. В глубине глазниц черепа на поясе Морены замерцал алый огонь. Золотая пыль взмыла с рук Прасковьи в воздух.

– Ты похитил мой след! Подменил мой запах! Ты предал всех нас! – закричала Пелагея.

– Вы, которые играют судьбами смертных, удивляетесь тому, что кто-то поиграл и вами? – иронично заметил Дракон. – В это трудно поверить? Ты, Пелагея, одной рукой даришь спасение, другой – вырываешь сердца. Ты, Морена, закрываешь глаза героям прощальным поцелуем и не замечаешь, как рядом умирают дети. А уж о тебе, Прасковья, можно было бы и не говорить: кто, как не ты, возвышаешь одних, чтобы тут же уронить других, кто еще так жонглирует самой судьбой?!

– Зачем мы здесь? – прошипела Морена, и голубизна ее глаз стала еще ярче.

– Скоро скажу, не торопи, дай насладиться моментом. Я вас не осуждаю – мы же право имеющие, надзиратели этого мира. Но почему вы не видите дальше зеркал Изнанки? Почему ваши помыслы направлены лишь в ее искривленные отражения? Почему не пытаетесь сделать этот мир поистине свободным? Ты, Пелагея, зачем тебе был нужен жар папоротника? Он не давался напрямую, и ты решила похитить его руками Пастуха? Но для чего? Ради лишнего хода, дополнительной фразы, кусочка личного пространства в нашем тесном мирке? Ты, Морена, забросила Рыцаря и Пастуха в мой замок. Весьма оригинальный способ бросить мне вызов!.. Но я подобрал перчатку и вернул ее обратно. А ты, Прасковья, для чего позволила им выжить? Что за новый образ для Художника? Ему мало своих фантазий? Даришь мастеру очередной подарочек?

– Так почему ты нас обманул? – с дрожью в голосе воскликнула Прасковья.

– Кто же верит драконам?! Чего от нас еще ждать? Да и где, как не у звездной чаши, я мог вас всех собрать? В одном могу уверить: ваша сила послужит благому делу! Мы открепим наш мир от его якорей! Холст Художника перестанет иметь над нами власть! И все благодаря вам…

Дракон широко разинул пасть. Женщины невольно сделали шаг назад. Черный кот зашипел, а потом спрятался за Пелагеей. Орел с совой забеспокоились и повернулись в сторону Дракона. Из его пасти выпал Шар, озаренный внутренним светом. Упал на снег и покатился, пока громадная лапа не накрыла его.

– И давно ты это задумал? – изумленно спросила Пелагея,

– С момента своего пробуждения! – прорычал Дракон и надавил на Шар.

Колдовство столкнулось с колдовством, и Шар победил. Три прекрасные девы взорвались кровавыми брызгами. От кота остался один черный хвост, вместо черепа – труха. Пара перьев повисла в воздухе. Красный яхонт скатился в воду озера, где оседала на дно золотая пыль.

На месте Дракона стоял мужчина с тонкими усиками. На его светло-коричневый дублет был наброшен черно-фиолетовый траурный плащ, подбитый огненной материей, на голове виднелся берет, сбоку на перевязи висела шпага с серебряной рукоятью. Правый глаз закрывала повязка.

Мужчина осторожно потрогал острым носком своего кожаного сапога Шар, а затем нагнулся и поднял его. Казалось, внутри прозрачной сферы собрались все облака этого мира; свет, исходящий из него, менял оттенки, да и сам он постоянно то набухал, то уменьшался в размерах.

И здесь, высоко в горах, среди снега и льда, на ровной площадке, заканчивающейся со всех сторон бездонным обрывом, у малого озера в форме шестиконечной звезды Дракон поднес Шар к своему лицу.

«Какой момент! Какая история! – подумал Колдун. – Весь мир у меня на ладони. Любые желания могут осуществиться. Но если Его бросить в Разлом, то Хрусталь разобьется, Изнанка вывернется, Явь с Навью перекроются, и больше не будет никакого Захрусталья! Однако не останется и Возможности! Так ли я сильно хочу этого? Я, который осознал себя. Я созидающий! Я разрушающий! Этого ли требует моя суть – та, что спрятана среди толщи воды, мириады рыб и коралловых рифов?»

Он долго думал. И сомневался самым страшным сомнением, пока не вздохнул и не сжал Шар двумя руками. Одна рука – та, что снизу, – повернула Шар по часовой стрелке, другая рука – та, что сверху, – повернула против.

Пространство исказилось, смялось, и перед Драконом вместо озера открылся зов Хрустального Разлома.

И тут сквозь вой ветра и раскаты грома послышался комариный писк. Он рос и рос, пока не перекрыл собой все остальные звуки. В момент, когда показалось, что сами горы треснут от этого писка, установилась абсолютная тишина. Мир выбелился, и на похрустывающий снег вступил удивительный человек в коричневом свитере с накладками на локтях, с накинутым поверх клетчатым шарфом. На его лице было пенсне из панциря пепельной черепахи, в руках – прозрачная панель и стило. Никто больше не двигался. Лишь он шел, а под его ногами все хрустел и хрустел снег.

Человек внимательно оглядел площадку, нахмурился при виде Шара, покачал головой и что-то проковырял стилом в панели.

– Начинаю апгрейд, – забубнил странный персонаж. – Удаление испорченных проекций. Изменение временного вектора. Адаптация старого с новым. Исправление ошибок сегментарности. Раз, два, три…

Шар начал уменьшаться в размерах, и, когда он схлопнулся в точку, свет поглотил окружающий мир, чтобы через мгновенье Время совершило выверт.

В замедленном темпе Колдун превратился в Дракона, из небытия возвратились сова и орел, черный кот выскользнул перед Пелагеей, а сами женщины вернулись каплями крови в свое тело и сделали шаг вперед.

– Так-то лучше, – удовлетворенно кивнул тот, кто прибыл последним. – Целостность системы восстановлена!

И здесь, высоко в горах, среди снега и льда, на ровной площадке, заканчивающейся со всех сторон бездонным обрывом, у малого озера в форме шестиконечной звезды произошли изменения. Между Драконом и тремя колдуньями появился седой юноша с глазами старика, на его лице застыла гримаса страдания, рот был сведен в крике, а руки скручивали ветер.

– Коррекция завершена! – объявил человек в коричневом свитере и с пенсне из панциря пепельной черепахи.

– Исход этой партии предрешен, но закладочки в миру оставлены. Мы изменились!– прошептал Дракон прежде, чем Время ожило.

***

Пелагея поплотней запахнула шубу из рыжей лисы.

Головная боль осталась в прошлом, напиток звездной чаши еще играл на языке послевкусием, но она была слишком потрясена и могла думать только об одном.

Так и стояла у старой корявой ольхи перед возвышающейся над снегом на столбах-куричинах избой. Черный кот убежал заниматься хозяйством. Иногда доносился надрывный плач голодного водяного. За ее спиной в ветвях сидела белая сова с перьями в черную крапинку. От Старых гор отделяли тридевять земель, но спокойствия это не приносило.