Дмитрий Павлов - Потеха колдунов: Пробуждение

Она ему не ответила, увидела зеркало и, покачиваясь, подошла к нему. Пастух с тревогой наблюдал. Разыгрывает его ведьма или нет? Между тем она встала у зеркала и достаточно долго в него всматривалась. Пастух не выдержал, вышел из-за стола и хотел было к ней приблизиться. Не дав ему этого сделать, она развернулась и со слезами на глазах спросила:

– Что со мной? Мне это кажется, или я сильно изменилась?

И тут он поверил: это Милава! Он ее вернул! Как же, как же ей объяснить то, что произошло? Он в волнении снова сделал шаг к ней, остановился смущенно, протянул к ней руку и тут же опустил. Но как?! От нахлынувшей радости чуть не заплакал.

Милава, видимо, истолковала его поведение превратно. Девушка отшатнулась от него, потом и от зеркала и произнесла безжизненным голосом:

– Я ничего не помню. Я же умерла? Меня убили? В моей груди была дыра. Меня проткнула… лапа с когтями. И тьма, тьма клубилась у ног. Но вот я стою здесь. Только кто теперь я? Кем была? Почему меня убили? Я… не понимаю. Лишь тени из снов, чьи-то мысли. Ленточки в волосах, журчание речки, гроздья черемухи. Это точно моя память? Почему так всего мало в моей голове? И ты…

Милава посмотрела на пастуха и истошно закричала:

– Что ты со мной сделал? Верни мое тело! Верни мою память! Я не могу жить в этой пустоте. Она меня выжигает.

Теперь настала пора ему отшатнуться. От растерянности он сел на один из сундуков, прижал ноги к груди, обхватил колени руками и подумал, что у Милавы были пронзительные голубые глаза, зелень сегодняшних ей совсем не шла. Его радость приобрела горьковатый привкус.

– Верни мне мою память, прошу. Ты же хороший мальчик, я знаю, – между тем упрашивала его Милава. – Ты же хотел со мной дружить. Ты тот пастух, что вечно на меня пялился. Ходил вокруг кругами и пялился. Баран безрогий. Овца неостриженная. Но почему, почему я кроме тебя ничего не помню?

Милава куклой повалилась на колени и протянула к нему руки.

– Я не хочу, слышишь, не хочу знать, как умерла, как вернулась обратно. Я готова забыть, кто ты. Но я хочу знать, как жила, вспомнить каждый свой день. Эта пустота сводит с ума, помоги ее заполнить. Прошу, помоги. Она жжёт меня изнутри!

Руки ее упали вниз, в голосе окончательно пропали живые нотки:

– Калинов мост не пропускает… Больно, очень больно, как же больно...

«Если это и Милава, то какая-то не его Милава», – лихорадочно размышлял Митяй. Почему душа, вернувшись из Нави пусть и в другое тело, ничего не помнит? В чем здесь подвох? Да… Рано он обрадовался. Что теперь-то с ней делать? И где эта ведьма бродит? Точно ведь ведьма, помогла призвать душу и скрылась. Хотя куда она скрылась, тело то ее вот, перед ним, повторяет и повторяет как заведенное:

– Калинов мост не пропускает… Больно, очень больно, как же больно...

Милава поднялась с колен, резкие движения следовали за краткими остановками, подошла к столу. Она, как слепая, похлопала по его поверхности, пока не наткнулась на тесак. «Нет, только не это», – запаниковал пастух. Но у девушки был свой план. Она прекратила причитать, взяла тесак и теперь уже направилась в его сторону. Между ними всего-то была пара шагов. Пастух забыл даже дышать, зачарованно глядя, как она к нему приближается. Остановилась, шагнула, снова остановилась, снова шагнула. Не живая, не мертвая, словно заводная кукла. Ее лицо окончательно приобрело восковой оттенок, глаза перестали мигать. Резкий выдох – и тесак устремился к его шее. «Прости», – прошептал он и зажмурился. Однако ничего не произошло.

– Штаны не намочил? – услышал он знакомый звонкий голос. – Еле успела вернуться. Уж больно резвая оказалась девочка. Смотрю, ты недоволен. Ай-яй-яй, неблагодарный. Ну, конечно, можно было попробовать подобрать ей другое тело, но мне захотелось именно так. Самой прочувствовать.

– Она ничего не помнила, – потрясенно проговорил пастух, прерывая веселое щебетание беловолосой колдуньи. Сейчас та выглядела совершенно нормально: румянец на щеках, плавные движения. Тесак она, бравируя, закинула на плечо. Что же с Милавой было не так?

– Ну а чего ты ждал от нежити? Ты же ее с Калинова моста призвал. Не буду скрывать, я подозревала что-то подобное, но, как говорят, лучше раз самой проверить, чем сто раз слышать от других. Можешь не благодарить.

Ведьма отошла от пастуха, положила тесак за печку, вывалила на стол содержимое корзины и приступила к разборке трав. Правый рукав бирюзового платья отсутствовал, но это ее не смущало. Митяй протер глаза, от духа, стоявшего в избе, они покраснели и слезились. Сказать, что он был разочарован, ничего не сказать. Душа Милавы так и осталась блуждать в потемках. Изнанка опять от него закрылась, Навь спряталась: он не слышал неслышное, звезды ему не подчинялись, Луна не отвечала на призывы, а мелкие духи… Что ж, нежити в городе не наблюдалось.

Видя, что колдунья не обращает на него внимания, он встал и нетвердой походкой направился к выходу. На пороге обернулся и неожиданно заметил чьи-то голые ступни. Они торчали пятками из-за занавеси, где переодевалась его странная хозяйка. Юноша помялся, помялся и спросил:

– Это случайно не ты убила Путяту?

Ведьма отвлеклась от своего занятия, выпрямила спину и развернулась к нему. Уставила руки в боки и строго молвила:

– Случайно здесь не убивают. Случайно я не убиваю. Это убийство дело рук нежити. Ее и ищите. Или твой рыцарь нюх потерял?

– Ты знаешь Дементия? – ляпнул пастух прежде, чем подумал, надо ли о рыцаре спрашивать.

– Пересекались, – неопределенно подтвердила ведунья.

– Но нежити нет в городе!

– Соглашусь, есть в этом загадка. Я тоже ее давненько не чую, но это не работа ковена. Бессмысленная безвкусица! Никогда не любила этих мелких засранцев, только они на такое способны. Признаю, странные дела в Граде творятся. Так что ты там… поосторожней. Мы теперь, как брат с сестрой, одной крови. Я старшая, ты младший, ну и все такое, – ведьма противно захихикала. – Переживать буду, не сгубись зазря.

И она опять вернулась к своим травам. Движения у колдуньи стали дергаными, прерывистыми, словно опять в ее тело вселилась чья-то призванная душа. Пастух бросил еще один взгляд на голые ступни, торчащие из-за занавеси, и вышел на улицу. Стемнело. Дождь прекратился. Надо было возвращаться к вдове, а значит, ему достанется на орехи: он так ничего и не купил. На его левом запястье угадывался красноватый шрам, рукав рубахи болтался. И да, когда он выходил, вязанка хвороста чудесным образом пропала, словно растворилась в воздухе. Печь так никто и не затопил.

***

Немного позже где-то под кузнечной слободой в пещере, освещенной тусклым красноватым светом, Щербатый старательно смотрел под ноги братьям Коржам. Те не любили, когда на них пялились такие, как он. Могли и наказать, чего Щербатому совсем не хотелось. Тогда ему придется еще седмицу без мармендука жить, а его уже заметно подтряхивало. Нет, с ним так не надо. Пожалейте окаянного, ведь сорвется, зуб вырвать, сорвется в кровинушку…