Владимир Серышев - Гость волшебного мира. Книга первая: Незнакомец

– Парты! – распорядился Фарбаутр по-русски, изучая интерьеры на фото. – Восемь штук!

Именно такое количество столов было в малом зале.

– Стулья! – рубанул он следом. – Двадцать!

Бородач вздрогнул, услышав знакомую речь. И тут же опомнившись, торопливо закудахтал на своих полицаев:

– Ну-ка! Слыхали? На склад! Скорее!

Толкаясь и пихаясь, они всей гурьбой вывалились в дверной проём. И с топотом – как стадо копытных – бросились по коридору.

Фарбаутр быстро осматривал кабинет, оценивая площадь и сверяясь с фотографиями. Конечно, парты тут подходили весьма условно.

Но, искать настоящие столы было уже некогда. Препарат начнёт действовать, максимум через полчаса.

И поскольку чех не взбесился от укола, и не рухнул замертво, Фарбаутр имел основания полагать, что всё идёт, как нужно.

Где-то там, далеко в пространстве лопотал растерянный и ничего не понимающий фон Зефельд:

– Куда ты послал их? Да что вообще творится?!

Его голос воспринимался как отстранённое бормотание радио на заднем фоне. Внимание Фарбаутра занимал лишь Томаш Горак.

Он по-прежнему так и сидел без движения, с закрытыми глазами, похожий на муляж в анатомической лаборатории.

Фарбаутр неслышно приблизился к чеху. И склонившись, всмотрелся в область височной доли – изменился ли рисунок мозга? Отразилась ли на нём инъекция призрачного дыма?

Но, густая шевелюра затрудняла обзор. А прикасаться к объекту после укола тибетский шаман запрещал.

«Не тревожь того, кто ищет путь в небытие!» – говорил он сурово.

Из коридора донёсся глухой шум возни, злого пыхтения, и раздражённых голосов. В кабинет начали пролезать полицаи, втаскивая громоздкие парты.

– Торцом к стене! – скомандовал Фарбаутр.

И ориентируясь по фото, указывал пальцем куда какую парту ставить. Когда вокруг них разместили стулья, кабинет и впрямь стал похож на трактир со снимков.

Не мешкая, Фарбаутр сразу переключился на другой ряд фотографий – квартира чеха. Именно здесь произошло главное событие его последнего часа. А тибетский дым не позволял, к сожалению, промотать время вперёд минуя встречу в трактире.

Фарбаутр резко выдохнул. Оставалось минут десять, чтоб определиться, где обустроить декорацию под жилище Горака.

Память уже спешно листала все, худо-бедно, подходящие по описанию комнаты в школе. А в уме щелчками стрекотали расчёты: помещение должно располагаться совсем рядом – что сильно снижало выбор; это небольшая каморка с одним окном, в ней кровать, кресло…

И в этот момент, чех поднялся со стула.

Не открывая глаз, Томаш Горак вытянулся по стойке смирно, перестав сутулиться, и – как-то даже неуловимо окрепнув. Его тело будто снова налилось прежней силой.

У Фарбаутра оборвалось всё внутри – препарат начал действовать раньше! Видимо потому, что Горак всё же был живой. И неизвестно, как поведёт себя дальше. В равной степени он мог сейчас или кинуться на первого попавшегося, или начать проживать тот вечер в трактире.

И если Фарбаутр не ошибся, и разум Горака выберет второе, то кому поручить найти и подготовить помещение под квартиру чеха?

Фарбаутр оглянулся на брата – на его встревоженную физиономию, с которой тот наблюдал за Гораком. Нет, он туп и незнаком со зданием школы.

Бородач и полицаи? Фарбаутра едва не передёрнуло от этой идеи.

Вызывать дежурного? Коллег? И раздражённо отвечать на десятки недоумённых вопросов?

Обрывки мыслей рикошетом метались в голове.

Томаш Горак же распахнул глаза. И с лёгкостью пушинки обернулся к двери.

Полицаи все разом шарахнулись назад, впечатавшись в стену. У многих голова ужалась в плечи, побелели лица, и спёрло дыхание в зобу. Бородач при виде этого инфернального существа, каким он ему, должно быть, показался, попробовал перекреститься.

А чех вдохнул полной грудью и вдруг, расплылся в широкой, лучезарной улыбке. Идеально прорисованные волокна его лицевых мышц растянулись, точно струны. Сквозь полоски губ проступили ровные ряды зубов – отчётливо были видны даже их длинные корни в толще дёсен.

Теперь и остальные полицаи спешно кинулись осенять себя крёстным знамением. В воздухе замельтешили дрожащие руки и пальцы, сцепленные в троеперстие.

– Убраться! – тихо и яростно процедил Фарбаутр по-русски. – Ждать снаружи!

Полицаи все разом бросились вон, налетая друг на друга, образовав затор и давку в проходе, и дико озираясь через плечо.

Вслед за ними – бочком, вдоль стенки – поглядывая на Фарбаутра, и явно опасаясь его окрика вернуться, кабинет покинули и два немецких конвоира.

Чех же не обратил на толкотню никакого внимания. Он повёл взглядом по кабинету, и – приветливо кивнул пустоте, точно живому человеку:

– Якуб, и ты к нам теперь тоже? Я говорил ить, давно надо было.

Затем, чуть сместив взор, опять сделал лёгкий кивок.

– А-а, Войтех! Ну, здравствуй, здравствуй! – помахал он ладошкой, глядя в другой конец помещения.

Фон Зефельд почувствовал, как зашевелились волосы на голове, а спину продрало морозом.

– Тут что… Тут кто-то есть…? – прохрипел лейтенант, несмело поворачивая голову. – Он кого-то видит?!

– Заткнуться! – сквозь зубы, ожесточённо оборвал его Фарбаутр, глядя на чеха.

А Томаш Горак – человек с рисунком оголённых мышц, костей и вен – всё так же улыбался. Радостно, и беззаботно цветуще.

Потому, что раскрыв глаза, увидел не этот бывший школьный класс с нелепыми партами тут и там у стены. И не двоих напрягшихся немецких офицеров рядом.

Нет, Томаша окружал другой – родной, уютный мир, который убаюкивающе гудел благодушными голосами. Он сиял тёплым, матовым светом ламп. И дразнил ароматами пива, жареной свинины с тушёной капустой, ржаными хрустящими булочками прямо из духовки.

Дым папирос и трубок плыл вверху облаками, которые никогда не почернеют, не превратятся в тучи, не сгустятся над головой и не прольются ливнем.

Счастливый Томаш Горак стоял посреди доброй, домашней и почти волшебной обстановки «Хмельного трактира». Своего любимого кабачка при небольшом, старом пивном заводике, где трудился чернорабочим последние шесть лет.

Он был тут и грузчиком, и дворником, и сторожем по графику. Катал тяжёлые бочки, ворочал мешки с солодом, мёл дворы, склады, наводил порядок в подсобках и чуланах, топил печи, рубил дрова, кормил цепных собак и выполнял массу других, тому подобных обязанностей.

И весь рабочий день Томаш держался на мысли лишь об отдыхе в «Хмельном трактире».

Он блаженно смотрел по сторонам. Оба зала, его тёмные прокопчённые стены красного кирпича, приятно расцвечивались отблесками масляных фонарей. Подвешенные к потолку – к толстым, растрескавшимся, коричневым балкам – они походили на крупные, гранатовые камни. Их стёкла – рубиновые, бирюзовые, изумрудные, янтарные и сапфировые делали трактир похожим на пещеру сокровищ.