Владимир Серышев - Гость волшебного мира. Книга первая: Незнакомец

«Как графиня…» – Вите вспомнился рисунок из старинной книги, изображавший суровую леди в тёмном платье до горла, и в тонких перчатках.

Удивительно – но у мамы на руках они тоже были! Вот только облепленные какой-то мерзкой, склизкой грязью с комьями и – то ли перьями, то ли волосами вперемежку! Витя выпучил глаза.

– Мам, что это?!

Мама лишь мельком бросила взгляд на свои руки.

– Замазка из глины и пакли. Нужно щели конопатить в окнах и стенах. Кстати, тоже мужская работа!

И повернулась к тазу на столе, погрузив в него ладони, надавив на месиво всем телом.

– Сам же чувствуешь, как холодно дома! – работая, с натугой, добавила она. – Особенно, под утро. А впереди зима.

«Дрова ещё нужно готовить…» – продолжил Витя в мыслях, со вздохом.

Да и без них, если развивать тему, мужских обязанностей по хозяйству наберётся – месяц со двора не выйдешь…

– А ты думал, мужчина делает лишь то, что хочет, и когда захочет? – сухо сказала мама, услышав его вздох. – Да ещё и сам себя назначает мужчиной? Потому, что нос по возрасту дорос?

Встряхнув руками, мама сбросила глину в таз, и снова развернулась к Вите.

– Или просто решив в один прекрасный день, что теперь он мужчина? – словно припечатал вердикт её звонкий голос. – Что достаточно об этом только заявить?

Витю обожгло изнутри, он резко вскинул голову. И даже почувствовал, как сверкнули его глаза. Детский ум – пусть и не мог сформулировать точно – но ясно понял: мама перегнула палку!

Да, Витя считал себя отныне мужчиной. Так ведь не на пустом же месте! Хотелось крикнуть про грибы, волков! Но… Разве это будет по-мужски?

Витя плотно сомкнул губы, и весь сжался, подтянулся, загоняя возмущение вглубь.

– Я всё буду делать по дому – негромко, но твёрдо сказал он. – Всё, что должен. Отремонтирую крыльцо. Поправлю дверь. Поставлю забор. Залатаю крышу в сарае… – вспомнил про лужи в пристройке – И вообще, всю тяжёлую работу. Всегда. Без напоминаний.

Мама смотрела на него молча несколько секунд – пытливо, словно оценивая на прочность и самого, и данное им обещание.

Витя не отвёл взгляд. Он искренне сказал свои слова.

Однако, в голове, в висках, тревожно застучали молоточками мысли: ведь я загнал себя в ловушку! Как уходить теперь в лес? А собирать лекарства и продукты? И не только сейчас, но и завтра! И послезавтра! Может, по ночам? Или утром, очень рано?

Одна отрада, что мама осталась довольна, таки победив.

Явно понимая это, она кивнула, и снисходительно оборонила, вновь принимаясь за глину:

– Ладно, на крышу не лезь только.

И Витя дёрнулся, как от удара, покоробленный её тоном.

– Почему? – сразу ощетинился он. – Потому, что думаешь не справлюсь? Или упаду? Потому, что тут я снова ребёнок?

Мама вздохнула, привычно-скучливо:

– На крыше доски гнилые.

– Там не высоко! – с горячностью воскликнул Витя. – А упаду, так снова встану!

– Витя, я запрещаю! – мама раздражённо обернулась.

И Витя вдруг, остыл в один миг.

– А папа стал бы слушать? – спросил он спокойно.

Мама вспылила, хотев столь же горячо возразить, но – будто поперхнувшись, сбилась, замешкалась. Смутилась, не найдя сходу ответа.

– Папа поступил бы, как нужно – продолжил Витя. – Не дожидаясь разрешений. И тем более, не спрашивая их.

Мама смотрела на испачканные перчатки – отстранённо пошевелила пальцами, сжала-разжала кулачки.

– Отец и не повышал бы на меня голос… – произнесла она тихо. – А если бы и крикнул, то нашёл бы силы извиниться. Как и подобает мужчине.

Витя отвёл взгляд – это был явный намёк на утреннюю ссору. Мама била по больному в самый неожиданный момент – случайно, или нарочно, но однозначно, точно в цель. Витя переступил с ноги на ногу, собираясь с духом – ведь даже не успел подыскать соответствующих фраз, и выражений. А уж боязнь показаться слабым – и вовсе главный враг извинений.

С трудом расцепив зубы, Витя глухо произнёс:

– Прости, мама… Мне стыдно…

На удивление, получилось не вымученно, и не притворно.

Слова шли, как и должно при истинном, честном раскаянии от души – просто и весомо:

– Я думал тогда только о себе… Но, и ты тоже должна извиниться.

Мама ошарашенно уставилась на него.

– Это за что?! – грянула она в изумлённом возмущении.

– Не передо мной. Перед дядь Трофимом, и старостой, на которых ты накричала – принялся монотонно перечислять Витя. – На тёть Пелагею, наверно, тоже. И на бабу Матрёну, бабу Авдотью, и остальных.

Мамины глаза ширились и округлялись.

– За то, что заперли позавчера в сарае – добавил Витя. – А ведь они тебя спасали. И спасли. Для меня.

И мама сникла, опустив плечи, как крылья, конечно, всё прекрасно понимая. Наверняка жалея, мучаясь, и укоряя себя, но, не решаясь сделать шаг навстречу. Терзаясь тем же опасением показать свою слабость, что и Витя минуту назад.

– Я завтра поговорю… – пробормотала она, пряча взгляд.

– Извинюсь перед ними…

– Мама, лучше сегодня – веско сказал Витя. – Сейчас, когда все на складе, получают на ужин. Иначе, всю ночь будешь готовиться, и волноваться, и не заснёшь так.

Мама протяжно вздохнула, всё ещё не глядя на сына.

– Замазка засохнет… – произнесла в пустоту.

Витя прошёл к столу, взял стоявший рядом с тазом кувшин, и вылил из него всю воду на глину.

– А я пока схожу в лес. Дров нам на ночь приготовлю – посмотрел он в окно, дождь кончался. – Вернусь, и всё законопатим.

Мама вздохнула ещё длиннее, смиряясь.

– Только, в этот раз не долго – отпустила всё же наставление, но Витя решил не заостряться.

– Я только пару охапок, и назад! – пообещал он, дело оборачивалось куда как отлично.

Мама кивнула, снимая перчатки, вся погружённая в свои мысли. И взяв матерчатую торбу, с которой Совины ходили за продуктами, двинулась к двери. Но, остановилась.

– Витя… – начала она с неловкостью, тут же замявшись.

– Унеси из дома шкуру. Я понимаю, это хорошее одеяло, и зимой пригодится. Вот только этот запах… Выветри её хотя бы. И не во дворе, а в лесу. Подальше. Чтоб в деревню не пришли другие.

Мама робко покосилась в угол – на распятого чёрного волка под белой простынёй. Витя мимолётом тоже глянул на него и ухмыльнулся:

– Придут, прогоним.

Мама укоризненно поджала губы. Витя шагнул к ней.

– Я глубоко шкуру спрячу. Ну… глубоко в лесу – поспешил добавить, видя удивление мамы. – Ты, главное, успокойся.

И – погладив её по плечу – поцеловал в щёку. Мама вымученно улыбнулась, потопталась, мусоля торбу, крепясь и решаясь, и наконец, пошла. На пороге обернулась:

– Поешь – кивнула в сторону печного устья, где на фоне красных углей стоял чугунок. – Свежее. Только сварилось.

И шагнула в темноту сеней.