Тарас Витковский - Самозванец. Повести и рассказы

— И в самом деле, чего это я, — смущенно говорит Ложкин и перепрыгивает через турникет. Рассеянно машет рукой, становится на рифленый язык эскалатора и исчезает в светлом зеве метрополитена.

— Метрополия — это местность, соединенная ветками метро, — говорит зачем-то Виталик и идет в магазин за продуктами.

Теперь ему и самому кажется, что он — водолаз, обреченный всю жизнь идти по дну и знать, что на поверхности остался брошенный дом, свет и тепло. А здесь — бородатые скелеты кораблей и склизкие щупальца гадов. Уродливые рыбы мертво фосфоресцируют... Какие сокровища, какие жемчуга можно тут отыскать? И кому они могут понадобиться там, наверху? Еще одна загадка, мон ами.

На кухне в окоченевшей позе восседает Крученов. От длительного сидения за рулем он похож на пластмассового летчика, прилагаемого к авиамодели. Еще он похож на памятник Гагарину, когда стоит, — ноги чуть согнуты в коленях, руки откинуты назад, словно для прыжка.

Крученов владеет собственным автопарком. У него есть старенький мопед, довоенный мотоцикл, «горбатый» «Запорожец», «Запорожец» «ушастый», 412-й «Москвич», грузовичок с отваливающимся кузовом и «Икарус». Вся эта техника приобретена на свалках. Эти почтенные инвалиды — честные трудяги, такие же, как и сам Крученов. Они живут у Крученова во дворе, как в приюте для убогих. Когда Слава Крученов оглаживает твердой ладонью их облупленные бока, инвалиды браво подтягивают отвисшие днища и выражают желание послужить изо всех своих изрядно потрепанных лошадиных сил.

Летом Крученов развозит «дивных» по лесам, где те играют в свои странные игры. Живы, живы еще легенды о призрачном автобусе со странным маршрутом «Карабаново — Кринн», который смущал умы подмосковных диковатых жителей.

Крученов тоже влюблен в Эштвен. Посему у них с Виталиком странные взаимоотношения. Равнонеудачливые соперники, они опасались друг друга и переполнялись взаимным сочувствием.

— Будешь есть? — спросил Виталик.

— Угу. А где все?

— Разбежались.

Виталик готовит обед. Дежурное блюдо — рис по-индийски.

РИС ПО-ИНДИЙСКИ

В котелке обжаривается фарш, потом лук — до легкого потемнения. Затем туда же — рис. Стакан крупы на едока. Подержать в кипящем масле несколько минут. Залить кипятком из расчета: стакан риса на три стакана воды. Закрыть крышкой — и на ма-маленький огонь. Через двадцать минут готово.

— У Эштвен с Уной концерт в университете. Через неделю, — сообщает Крученов. Он клюет носом. Глаза у него красны узорными прожилками.

— Я нужен?

— Ну да. Я потому и говорю, — поясняет Крученов угрюмо.

«Не переживай, — хочет сказать Виталик. — Что с того, что я пою вместе с ней? Меня она так же мелко видит, как и тебя. Голос у тебя, как из бочки, и слуха нет, но дело ведь не в этом. Ты, как и я, тоже не эльф. Эльфы не водят автобусов...»

Крученов ковырнул дымящийся рис вилкою, мотнул головой и... уснул. Спать сидя ему было не впервой — он работал экспедитором сразу в нескольких фирмах и полжизни проводил в разъездах.

Виталик, подумав немного, принес из комнаты плед и накрыл спящего.

...В подъезде возобладают запахи сырые, тяжелые. За окном — как и было обещано Наденькой — метель, хотя на самом деле ее нет. И сквозь эту метель тихо дрейфует Квартира в ленивом течении, раздвигая бортами весеннюю грязь, зыбкую и гриппозную. Прямо по курсу — смутные очертания далеких земель... И волшебное слово «ХУИО» — пылающие буквы пророчества, украшающие иллюминатор.

Человек в костюме программиста.Городская романтика так или иначе связана с ненастьем. Моросящий дождик в конце недели, когда люди спешат с работы навстречу выходному уюту, и ты стоишь на автобусной остановке и вдыхаешь запах мокрых зонтов и машинного выхлопа...

Женщина без костюма.Или босоногие девушки, бегущие под проливным ливнем, безумно счастливые, а потоки по обочинам влекут сиреневые лепестки, и живая изгородь с вкраплениями жасминовых кустов курчавится от влаги, и асфальт под ногами чист и темен, как грозовое небо...Человек в костюме ответственного работника. Или вьюга, захватившая тебя где-нибудь в Останкино, и ты идешь с апельсинами в авоське, а у встречных прохожих такой безмятежный вид, словно наконец они нашли друг друга после долгих мучительных поисков, где он потерял ее имя, а она забыла цвет его глаз, но вьюга, похоронив обглоданный праздниками елочный остов с обрывками золотой фольги, свела их обоих у заснеженного домика для лебедей, где в стороне на льду светится апельсиновая кожура, и можно дыханием согревать тонкие пальцы, уронив в снег маленькую перчатку...

1-й интеллектуал.Ну понесло, ну понесло... А как насчет гололеда на Сухаревке в час пик? Тоже романтика.

Человек в трико.Явление третье.

Михаил Юрьевич Лермонтов в своем очерке «Кавказец» попытался выразить менталитет «человека в бурке». Демонического поручика восхищал образ отставного бывалого вояки, не расстающегося со своими привычками «на гражданке». Такой человек, что называется «знающий жизнь», служит источником разного рода баек и носителем некой натуральной мужской крутизны, перемежающейся странной сентиментальностью. Такое сочетание равно покоряло впечатлительных юношей и восторженных барышень.

Теперь бурок не носят. А жаль — бурка гораздо эстетичнее камуфляжной «зеленки». Все прочие составляющие «кавказца» дожили до наших дней без существенных изменений. К ним относятся: Кавказ, «злой чечен», погибший товарищ («и билося сердце в груди не одно... когда хоронили мы друга»), утерянная в допризывном отрочестве девушка («соседка есть у них одна...»), а также пылкое сердце под толстой армейской шинелью и некая «таинственная повесть», о которой напрямую не говорят, а лишь издали жгуче намекают.

Имеют место быть и невинные развлечения: напиться в день ВДВ и отлупить чурку или волосатого пацифиста. Чувство превосходства, связанное с сакральным «знанием», открывшимся в определенный «момент истины», порождает легкое презрение к «штафиркам» вообще... И поверх этого всего — густой флер мрачнейшей романтики и слезливой чувствительности.

По части чувствительности эти суровые мужчины стоят на втором месте — сразу после старых уголовников. Основной ее мотив:

Или: «Вам не понять». Или: «Давно отверженный блуждал в пустыне мира без приюта».

Очень хочется приюта. Очень хочется преклонить покрытую боевыми шрамами голову на чью-нибудь понимающую грудь...

Москва описываемого времени кишела молодыми людьми в камуфляже. Сколько из них на самом деле побывало в «горячих точках» — одному Богу известно. Но все они, словно сошедшие с конвейера, обладали общими особенностями. Во-первых, они умели открывать консервы складными ножами, во вторых, после второй стопки становились угрожающе патетичны.