Тарас Витковский - Самозванец. Повести и рассказы

— Эх-шш-сш-шш. Следующая остановка — пшш-эхшш-ссш, — сказал водитель.

Названия остановок неважны. Они — только точки в неизвестности. Главное — дорога, движение. Двухсторонняя полоса размеченного асфальта, с огнями, машинами, гололедом... Остальное — фикция. Опытный водитель это знает и пытается научить этой мудрости своих утренних пассажиров.

Девушка дремала, прислонившись виском к стеклу. Виталик сам любил сидеть именно так, ощущая височной костью тихую вибрацию окна, от нее приятно щекотало внутреннюю сторону глаз...

было написано синим фломастером на стене между двумя окнами. Почерк был детский — крупный и круглый.

Подобные надписи Виталик встречал в транспорте часто. Они попадались и в метро, и в автобусах, в трамваях и даже в электричках. Иногда это были стишки, иногда — цитаты из книг и мультфильмов.

Поговаривали, что их оставляет повсюду немой безобидный идиот. Виталик представил, как человек со вздутым лбом и отвисшей нижней губой, выпучив добрые коровьи глаза, вынимает из кармана синий фломастер и, сопя от усердия, пишет про трех мудрецов в одном тазу...

«Как я тебя понимаю, дружище», — сказал он про себя.

Виталик стянул зубами с правой руки перчатку и принялся рисовать на затуманенном стекле. Он рисовал виньетки из цветов и листьев, эльфийские руны, карикатуры на Бурнина и Морозова. Перейдя к другому окну, он рисовал птиц и крылатого змея.

Автобус ехал себе и ехал.

«При желании я вообще могу отсюда не выходить, — подумал он. — Я познакомлюсь с девушкой, подружусь с рабочим, мы будем рассказывать друг другу всякие притчи, втроем составим человечество в этом длинном автобусе — всегда нужен кто-нибудь третий. А за рулем кто-то в белых одеждах, мудрый и надежный, как Господь Бог...»

Виталик рассмеялся. Он заметил, что снаружи пошел снег. Тогда он написал на дрожащем стекле слово ХУИО и, прижавшись к холодной тверди лбом, закрыл глаза.

Когда он их открыл, то находился в подъезде. За окном в темноте плясала метель-метелица. Был вечер следующего дня.

Публика настроена лирически. 1-й интеллектуал всхлипывает. Человек в костюме писателя, морщась, делает пометки в блокноте.

Женщина без костюма.Мне жаль, что этот симпатичный юноша, словно подопытный мышонок, обречен скитаться по замкнутому кругу.

Женщина в костюме деловой женщины.Может быть, в финале его как-нибудь гуманно и безболезненно умертвят? Я согласна на все, кроме пролития крови...

Человек в трико.Глядя на иных зрителей, я думаю: какой фантастический мерзавец вышел бы из Германна, если б чертова старуха не надула его с тремя картами. Какой великолепный Фамусов получился бы из Чацкого, если б его не прогнали, а устроили бы на хорошее место. Но это я так, к слову.

Как получилось, что в тот день по московским катакомбам слонялась уйма народу, не знает никто.

Идея праздновать там день рождения принадлежала Ложкину. Он пригласил Виталика, Морозова и Уну. Должны были прийти еще какие-то его друзья и знакомцы, но своры дивнюков он уж точно не ожидал.

— Откуда они взялись? — недоумевал Ложкин. Они шли с Виталиком во главе бесконечной колонны. Кишка тоннеля загибалась влево.

— Как откуда? — Виталик водит зеленоватым кружком фонаря по сводчатому потолку. — Уна сказала Эштвен, Эштвен сказала «братцу», Авраам сказала Исааку...

— Через двести метров — «шкурник», — сообщил Ложкин громко. Морозов где-то в темноте чертыхнулся.

Опускаясь сюда, Виталик ожидал прежде всего запаха. Гнусной вонищи и спертой метановой духоты. Но воняло только на первых ярусах, где протекали «речки-говнотечки». Глубже воздух был чист, только несколько сыроват.

И вообще, чем глубже они опускались, тем становилось приятнее идти. Со стен исчезли свастики, надписи «Sepultura», «Black sabbat» и «Виктор Цой жив!». Коридоры оставались строгими и напоминали собой лабиринт внутри какого-нибудь ответственного учреждения. В укромном закутке Виталик обнаружил даже солидный конторский стол. На потрескавшейся его площади чернильница возвышалась, как собор.

— Смотри-ка, книга учета! — удивился Виталик.

Ложкин заглядывал через плечо.

Гроссбух в картонной обложке с разводами раскрылся посередине. «И когда я отворил дверь, на меня накинулась черная тишина. Звякание упавших ключей ударило меня под сердце, и я выпал в спазматически сжимавшуюся ночь. Я ощущал себя в огромной мохнатой матке, и околоплодная жидкость залепила мне глаза и рот. Потом я пошел на Куклеванц, а там была ТИШИНА...» — прочел Виталик на желтой странице. Его поразило странное слово «Куклеванц».

— Х-м, концептуально, — сказал Ложкин. — Однако пошли.

Иногда под ногами возникали кафельные плитки, иногда — ребристая мостовая с вмурованными чугунными пен-таклями. Дивные шли, притихнув.

— В прошлом году здесь, между прочим, ролевики играли в Морию, — рассказывает Ложкин. — Трое гномов пропали без вести.

— Заблудились? — тоненько спросила эльфийка в стрекозиных очках, привешенная к рюкзаку.

— Или мохнатка утащила, — равнодушно ответил Ложкин.

Дивные восприняли его сообщение как провокацию и неуверенно посмеялись.

— Сейчас Тошка начнет выпендриваться и рассказывать ужастики, — сказала Уна очень уверенным тоном. Но Ложкин пожал плечами и только хмыкнул.

Они подошли к «шкурнику». Виталик посветил внутрь.

— Ого, какой длинный!

— Метров семь, — произнес Тоша и полез, толкая перед собой рюкзак. Его лягающиеся ботинки скрылись в отверстии. Выждав минуты три, чтобы не получить ими по носу, Виталик нырнул следом. Тяжелее всех пришлось Шурке. Как он поместил в тесной норе свои плечи, осталось загадкой. Дивнюки же, по большей части субтильные, пролезли легко. Только «братец» застрял окороками. Оставшийся последним на той стороне Агасфер затосковал в темноте — свой фонарь он разбил — и принялся щипать «братца» за зад. Остальные ждали, шепотом ругаясь и неуверенно покашливая.

— Ой, круто, — вдруг сказала Эштвен, вытянув палец. Там, в фокусе многочисленных фонариков, у самой стены лежал человеческий скелет. Волосатый в джинсах, отвесив щелбан по черепушке, звучно произнес:

— Он не соблюдал техники безопасности!

Дивные смеялись.

— Составной кадавр, — сказал Шура себе под нос.

— Чего? — не понял Виталик.

— Скелет женщины, а череп — пожилого мужчины. Ну-ка, что это у него в пальцах?

Морозов нагнулся и осторожно вытащил из костяного кулака клочок бумаги. Бегло осмотрев, он сунул бумагу в карман. Виталик успел заметить, что клочок этот разлинован, как и листы книги учета.