Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

А когда кончался лес, пронизанный огоньками светлячков, мы выезжали на равнину и неслись вскачь, в сопровождении пурпурных фламинго, через земли печальных сумрачных царей, увенчанных золотыми коронами, и те, со скипетрами в руках, выбегали из своих дворцов, чтобы посмотреть на нас. Потом я вдруг разворачивался, так что пыль летела из-под копыт, и мы мчались домой, и моего хозяина укладывали спать. А на другой день мы снова отправлялись в путь, и находили заколдованную крепость, и побеждали драконов, охранявших ворота, и всегда возвращались с принцессой, которая была прекраснее, чем море.

Но мало-помалу мой хозяин рос телом и мельчал душой, и он реже стал ездить на поиски приключений. Наконец, он узнал золото и больше не вернулся ко мне, а меня выбросили сюда вместе с этим мелким народцем.

Но пока деревянный конь говорил, двое мальчишек, тайком от родителей удравших из дома, расположенного на краю пустыря, пробирались через него в поисках приключений. Один из них держал в руках швабру, и, увидев коня, он, не говоря ни слова, выдернул ручку из швабры, взял ее в левую руку и локтем прижал к боку.

Потом он вскочил на деревянного коня и, выставив палку от швабры острым концом вперед, проговорил:

— Саладин {15} 15 Саладин (Салах-ад-Лин) (1138—1 193) — египетский султан с 1175 г., основатель династии Айюбидов. Возглавлял борьбу мусульман против крестоносцев. Третий крестовый поход закончился тем, что египетский султан Салах-ад-Дин и английский король Ричард Львиное Сердце в сентябре 1192 заключили перемирие на три года. Фактически это соглашение оказалось мирным договором, действовавшим на протяжении многих лет. сейчас в пустыне со своими приспешниками, а я — Ричард Львиное Сердце. {16} 16 Ричард Львиное Сердце (1157–1199) — английский король из династии Плантагенетов. Сын короля Англии Генриха II Плантагенета и его жены, герцогини Алиеноры Аквитанской.

Через некоторое время другой мальчик сказал:

— Теперь моя очередь сражаться с Саладином.

А Благдаросс возрадовался в деревянном сердце своем при мысли о битве и сказал:

— Я по-прежнему Благдаросс!

Впервые я увидел Андельшпрутц весной. Когда я шел полями, сияло солнце, и все утро я говорил сам себе: «Она будет освещена солнцем, когда я увижу ее, прекрасную покоренную столицу, чья слава так часто рисовалась мне в мечтах». И вот моим глазам предстали ее укрепления, возвышавшиеся над полем, а за ними стояли башни. Я вошел через ворота и увидел ее дома и улицы, и великое разочарование охватило меня. Ибо в каждом городе есть дух, ему присущий, по которому человек сразу может отличить один город от другого. Есть города, исполненные счастья, города, исполненные веселья, и города, исполненные печали. Есть города, чьи глаза устремлены в небо и такие, чьи глаза не отрываются от земли, некоторые смотрят в прошлое, а другие в будущее, одни внимательно глядят на вас, когда вы идете по ним, вторые только взглянут мимоходом, а третьи не замечают вовсе. Некоторые города любят своих соседей, некоторые привязаны к лугам и вересковым пустошам и открыты ветрам. Есть города в алых одеждах, есть в одеждах коричневых, а есть и в белоснежных. Одни из них расскажут вам истории о своем детстве, другие не откроют этой тайны. Одни города поют, иные бормочут, третьи злятся. Есть и такие, у которых разбито сердце, и каждый город по своему приветствует Время.

Я говорил себе: «Я увижу Андельшпрутц, столицу, гордую своей красотой», и говорил: «Я увижу как она скорбит о своем унижении».

Я говорил: «Она будет петь мне песни» и «она будет молчалива», «она будет окутана одеждами» и «она будет обнажена, но прекрасна».

Но окна Андельшпрутц безучастно глядели на равнину, как глаза мертвого безумца. Когда настало время бить колоколам, они звучали не в лад, одни были расстроены, другие дребезжали.

Ободранные крыши домов покосились. Вечером улицы столицы не наполнились приятным гулом голосов. Когда в домах зажглись огни, из окон не полились потоки таинственного света, просто было видно, что в доме горит светильник. Андельшпрутц утратила дух, который был присущ ей. Когда настала ночь и все ставни закрылись, тогда я, наконец, понял то, чего не понимал днем. Я понял, что Андельшпрутц мертва.

Я увидел светловолосого человека, который пил пиво в кафе, и я сказал ему:

— Почему Андельшпрутц мертва, и куда девалась душа вашей столицы?

Он ответил:

— У городов не бывает души, а в кирпичах нет жизни.

И я сказал ему:

— Вы правы.

И я задал тот же вопрос другому человеку, и он ответил мне то же самое, и я поблагодарил его за любезность. И я увидал стройного человека с темными волосами и следами слез на щеках, и спросил его:

— Почему Андельшпрутц мертва, и куда девалась ее душа?

И он ответил:

— Андельшпрутц слишком долго надеялась. Тридцать лет каждую ночь простирала она руки к земле Акла, к своей матери, у которой она была похищена. Каждую ночь Андельшпрутц надеялась и тяжко вздыхала. Каждый раз в годовщину страшного дня Акла высылала лазутчиков, чтобы они положили траурный венок под стены Андельшпрутц. Больше она ничего не могла сделать. И каждый год в эту ночь я плакал, ибо скорбью был полон дух столицы, взрастившей меня. Каждую ночь, когда другие города спят, Андельшпрутц лелеяла надежду, пока тридцать венков не истлели у ее стен, а Акла так и не прислала своего войска.

Но в ту ночь, когда верные лазутчики принесли тридцатый венок, столицу вдруг охватило безумие. Все колокола на колокольнях забили вразнобой, лошади отвязались и носились по улицам, все собаки выли. Ленивые завоеватели проснулись, перевернулись на другой бок и заснули снова. И я увидел, как в воздухе поднялась серая тень, видом напоминавшая Андельшпрутц, с волосами, украшенными призраками соборов, и она отлетела от своего города.

Эта огромная тень была душой Андельшпрутц. Она, стеная, двинулась в сторону гор, и я последовал за нею — ибо разве не она взрастила меня? Да, я пошел один в горы, и три дня провел там, и спал, закутавшись в плащ. У меня не было еды и не было другого питья, кроме воды горных ручьев. Днем ни единое живое существо не приближалось ко мне, и я слышал лишь шум ветра да бурление горных потоков. Но все три ночи до меня доносился с горы голос великой столицы, я видел, как на вершинах гор вспыхивали окна соборов, а временами мерцал фонарь ночного дозора. И я видел огромные туманные очертания души Андельшпрутц, сидевшей там в убранстве из своих призрачных соборов, с устремленным прямо перед собой безумным взглядом, бормоча что-то о древних битвах. И ее сбивчивая речь в ту ночь временами напоминала уличный гул, временами — звон колоколов, иногда зов сигнальной трубы, но чаще всего то был шум кровавой битвы. И речь ее звучала невнятно, и она была совсем, совсем безумна.