Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

С фасада этот странный дом тоже был крыт соломой, но на коньке не было золотых шпилей, и не сидели на них удивительные чтицы, а под ногами не было даже мостовой. Я видел только ряд домов, сараев и коровников, но никаких признаков города, и только вдалеке, на склоне холма, виднелось что-то вроде поселка или небольшой деревушки. Река, впрочем, никуда не делась, и у меня не было никаких сомнений, что это именно Темза, потому что она была такой же ширины и изгибалась в точности как Темза — если, конечно, вы в состоянии представить себе этот ее участок без обступившего его города, без мостов и без набережной. Вот почему я решил, что со мной снова произошло то, что бывало уже не раз.

При свете дня подобное может случиться с каждым, но чаще происходит это с детьми, когда, неожиданно проснувшись перед рассветом, они видят, что очутились в какой-то незнакомой комнате, — видят высокое и мутное окно там, где всегда была дверь, и замечают непонятные предметы на непривычных местах. И хотя дети, как правило, все же отдают себе отчет в том, где находятся, им бывает очень трудно понять, как вышло, что знакомое место так изменилось, и почему теперь оно выглядит совершенно по-другому.

Пока я размышлял обо всем этом, ко мне приблизилось небольшое стадо овец; овцы, впрочем, выглядели, как всегда, но у пастуха был какой-то странный, дикий вид! Я заговорил с ним, но он, похоже, не понял ни слова, и я решил спуститься к реке, чтобы проверить, на месте ли моя лодка — и заодно причал, к которому я ее привязал, но из жидкой грязи у берега (ибо был отлив) торчало лишь несколько почерневших от времени обломков, которые когда-то давно могли быть лодкой, хотя сказать наверняка было нелегко.

И тут у меня появилось ощущение, что я попал не в тот мир. Было бы странно, возвращаясь издалека, чтобы снова увидеть Лондон, не найти его на старом месте — на перекрестке дорог, каждая из которых когда-то в него вела, но я, похоже, путешествовал во Времени и, следовательно, потерял Лондон где-то между столетиями. И точно: бродя по поросшим мягкой травой холмам, я вскоре наткнулся на обнесенное плетнем капище, в котором находилось изваяние льва, {47} 47 Изваяние льва — скульптуры работы сэра Эдвина Ландсира (XIX век) у подножия колонны Нельсона на Трафальгарской площади. обглоданного временем сильнее, чем Сфинкс из Гизы. {48} 48 Сфинкс из Гизы — Большой Сфинкс на западном берегу Нила в Гизе — древнейшая из сохранившихся на Земле монументальная скульптура. Высечена из монолитной известковой скалы в форме колоссального сфинкса — лежащего на песке льва, лицу которого — как издавна принято считать — придано портретное сходство с фараоном Хефреном (ок. 2575–2465 гг. до н. э.), погребальная пирамида которого находится поблизости. Признав в нем одного из четверки, что украшали собой Трафальгарскую площадь, {49} 49 Трафальгарская площадь — площадь в центре Лондона, где сходятся три первостепенные улицы Вестминстера — Стрэнд, Уайтхолл и Мэлл. я понял, что меня занесло далеко в будущее и что коварная пучина столетий отделяет меня от всего, что я когда-то знал.

Тогда я сел на траву рядом со стершимися лапами льва, чтобы подумать, как мне быть дальше. В конце концов я решил вернуться на Проходную улицу и, — поскольку от всего, что когда-то было дорого мне в знакомых полях, ничего не осталось, — снова перебраться в Страну Грёз и наняться во дворец Сингани хотя бы слугой, чтобы снова видеть лицо Сарануры и любоваться удивительными и прекрасными аметистовыми рассветами над бездной, в которой резвятся золотые драконы. Поэтому я не стал задерживаться на руинах Лондона, ибо воистину не может быть никакого удовольствия в том, чтобы разглядывать даже самые чудесные вещи, если нет ровным счетом никого, кто бы выслушал твой рассказ и удивился, и поскорее вернулся на Проходную улицу; и ничто, кроме виденного мною каменного льва, не указывало на то, что Лондон вообще когда-то существовал.

На этот раз я зашел в нужный дом. Он стал совсем другим и больше походил на одну из хижин, какие можно видеть на равнинах Солсбери, чем на магазин в центре Лондона, однако я знал, что не ошибся, ибо внимательно считал дома, начиная с самого крайнего — а Проходная улица по-прежнему представляла собой правильный ряд домов и амбаров, хотя и мостовая, и тротуары, и самый город вокруг исчезли.

Это по-прежнему была лавка. Правда, она отличалась от той лавки, которую я знал, однако здесь, тем не менее, что-то продавалось: на дощатом столе, служившем прилавком, я увидел пастушеские посохи с крюком на конце, кое-какие продукты и грубые топоры, а за прилавком — закутанного в шкуры человека с длинными спутанными волосами. Заговаривать с ним я не стал, ибо не знал его языка, а он пробурчал себе под нос несколько слов, которые показались мне набором совершенно бессмысленных слогов. Я не имел ни малейшего представления, что они могут означать, но когда продавец посмотрел на один из лежавших перед ним караваев, меня вдруг осенило. Я понял, что Англия по-прежнему остается Англией, что она никем не была завоевана и что хотя, англичанам надоел Лондон, они продолжают держаться за свою землю; ведь продавец просто предлагал мне купить хлеб, и я догадался, что язык, который в свое время был занесен в самые отдаленные уголки Земли старым добрым победоносным кокни, не умер, что спустя тысячелетия на нем все еще говорят там, где он появился, и что его не сумели уничтожить ни враги, ни политики. Правда, диалект кокни никогда мне особенно не нравился; я презирал его с высокомерием чистокровного ирландца, на чьей родине и нищий, и аристократ с равной легкостью изъясняются на великолепном английском елизаветинской эпохи, и все же при этих словах торговца я едва не прослезился (не следует, впрочем, забывать, как далеко меня занесло). Некоторое время я молчал, не в силах совладать со стиснувшим горло волнением, и вдруг увидел, что хозяин лавки спит. Эта привычка странным образом напомнила мне манеры прежнего продавца, который, будь он еще жив, оказался бы сейчас (судя по тому, как обошлось время с каменным львом) полуторатысячелетним старцем. Но сколько лет было мне самому? Ведь Время, насколько я успел убедиться, движется над Страной Грёз быстрее или медленнее, чем в знакомых нам полях, ибо в наших грезах воскресают давно умершие люди, а сновидец проживает события нескольких дней за один удар часов на здании городской ратуши. Но и логика не помогла мне, и мой разум был по-прежнему смущен.

Пока старый продавец, — странно походивший чертами лица на старика, который первым показал мне заветную дверцу в глубине лавки, — спал, я прошел в глубину его глинобитной хижины. Там было что-то вроде двери, висевшей на кожаных петлях; я толчком распахнул ее и — ура! — снова оказался под знакомой вывеской у задней и магазина. Оборотная сторона Проходной улицы не изменилась, и как ни далека, как ни фантастична была эта травянистая улица с ее пурпурными цветами, золотыми шпилями и краем мира, пролегшим сразу за противоположным тротуаром, все же я вздохнул с облегчением, увидев что-то знакомое — то, что уже видел раньше. Я думал, что навек потерял мир, который всегда знал, но, оказавшись на оборотной стороне Проходной улицы, воспринимал свою потерю не так остро, как тогда, когда стоял на руинах Лондона, где со всех сторон меня должны были окружать знакомые вещи; теперь, во всяком случае, мне было легче обратиться мыслями к Стране Грёз, и я сразу подумал о Сарануре. А когда я снова увидел аккуратные домики, на душе у меня стало совсем легко, и одиночество не охватывало меня даже при воспоминании о черном коте, хотя он только и делал, что насмехался надо мной, что бы я ни говорил.