Инна Порядина - Маркус и золотая чаша

Рядом разговаривали Нот с Маркусом, я не мог разобрать ни слова и, честно говоря, особо не вслушивался: усталость навалилась так, что я, кажется, уснул, а очнулся только тогда, когда о ноги что-то ударилось.

— Лёша, — услышал я голос Лэйзи, — ты её всё-таки принёс…

Я с трудом поднял слегка подсохшие веки и увидел ярко-розовый лоб девочки.

— Она такая красивая, — прошептала Лэйзи и громко чмокнула меня в щёку. — Самая-самая красивая раковина, спасибо.

Если секунду назад я с трудом открывал глаза, то сейчас после такого неожиданного поцелуя они распахнулись сами по себе: никогда ещё меня не целовала девочка. Мама чмокала в щёку и бабушка. Но вот так не целовал никто и никогда. Я смутился, но Лэйзи этого не заметила. Она подняла ракушку высоко над головой и кружилась, кружилась, кружилась. Вот уж не думал, что какая-то розовая мелочь может доставить девочке столько радости. Надо бы тогда и Фанни что-нибудь подарить.

Стоило мне так подумать, как в нашем укрытии появилась ещё одна розовая голова, но чуть поменьше и с короткой стрижкой.

— Привет, — тихо сказала Фанни и улыбнулась.

Лэйзи замерла с вытянутой вверх рукой и внимательно на нас посмотрела.

— Дора всё подготовила, мы можем идти, — ещё тише сказала Фанни и сразу же исчезла.

В укрытии появились Нот и Маркус. Они внесли разноцветный гамак, разложили его на земле и словно бревно, перекатили на него мокрого меня.

— Тяжёлый какой стал, — заворчал Нот, — всё море в себя впитал?

Я лежал в гамаке, как камень, а два корда, покряхтывая и вздыхая, тащили меня в гору по мокрой дороге. Рядом молча плелись Лэйзи с Фанни, одна из них крепко сжимала чудесную розовую ракушку, а другая делала вид, что не замечает подарка или, действительно, просто не обращала на него внимания.

Мне особо нечего было делать, поэтому я смотрел в небо и думал. Я понимал, что должен обязательно рассказать о каком-то ужасном, как мне уже казалось, заговоре между Нотом и Освальдом и должен сделать это как можно скорее. Но как? Получается, что Нот только что меня спас, вытащив из воды, а теперь ещё и везёт на себе вместе с Маркусом. Нот хороший или всё-таки нет?

Как всё стало сложно и запутанно, словно клубок ниток, который катает по полу Барбарис, и уже не разберёшь, где конец у этого мягкого мячика, а где начало.

Меня втащили к Доре, в ту самую комнату, с которой я начал знакомство с жизнью кордов. Запах клопа выветрился, и всё помещение было залито тёплым свечением Светиков.

«Хорошо-то как», — улыбнулся я и сразу помахал пальцами женщине-корду, которая вышла нас поприветствовать. Наконец-то я смог её разглядеть. Она была одета в длинное полосатое платье, фартук с оборочками и держала в руках крошечные золотые спицы. Вытянутая голова, как мне сначала показалось в темноте, оказалась совсем не такой уж и вытянутой, а совершенно обычной, как и у меня. Просто Дора собрала все верёвочные волосы в пучок, как иногда делала бабушка, и украсила его разноцветными лентами.

— Сюда, — сказала она Маркусу, и они с Нотом подняли и положили меня на плоский камень посреди комнаты. Он был тёплый, и я сразу почувствовал, как начали просыхать руки, ноги и даже большая тяжёлая голова. «Ещё немного, — думал я, — и можно будет нормально передвигаться и даже забраться на жука».

— Ну что, герой? — улыбнулась мне Дора. — Надо тебя починить?

Я пожал плечами, но тяжёлое мокрое тело слушалось плохо, и меня получилось что-то невнятное.

— Хорошо, не мучайся, — сказала женщина-корд, убирая спицы в карман фартука, — я тебя сама осмотрю.

Всё было очень серьёзно, серьёзно настолько, что остальные корды отошли в сторону и притихли. Здесь, как я успел заметить, все и всегда были слишком серьёзными. Даже, кажется, я.

У Доры были очень мягкие руки, она погладила меня по голове и этим напомнила маму. Я бы даже расплакался, если мог, потому что понял, как скучаю без родителей, без Ирки с Филом и без бабушки.

Женщина-корд бережно осматривала моё верёвочное тело, пальцами проверяя все места, где руки и ноги крепились к туловищу, сгибала мои распухшие колени и локти и даже заглядывала в нос и глаза. Ни один доктор на свете ещё меня так не изучал, или просто я этого не помнил. У людей всё иначе, хотя кордов легче починить: пара витков, вот верёвочная кукла и собрана, главное, чтобы голову как надо приставили.

— Всё хорошо, — наконец выдохнула Дора и широко улыбнулась. — Оставьте героя, пока он полностью не высохнет, а потом можете забирать.

Маркус, Лэйзи и Фанни зашумели, а Нота я не услышал. Но сейчас, даже если бы захотел рассказать о чашке и о том, что видел, сделать бы это по-человечески всё равно не смог: усталость была невозможная, и меня всё время тянуло в сон.

— Приходи в себя, — хлопнул меня по плечу Маркус, — мы позже зайдём.

Я растянул губы в улыбке и скосил к носу глаза. Мне казалось, что так будет веселее и ребята немного посмеются, но девочек это скорее напугало, чем рассмешило, поэтому Фанни вытаращила глаза и дёрнула за руку Лэйзи.

— Дурака валяет, не переживай. — фыркнула девочка с верёвочным хвостиком. — Он ещё не в себе.

Дора приобняла ребят за плечи и настойчиво выпроводила их за порог.

— Спасибо! — крикнула Лэйзи, размахивая яркой раковиной, и послала мне воздушный поцелуй. — Высыхай!

— Оно того стоило? — спросила Дора, увидев ракушку.

— Да, — прошептал я.

— Но ты мог не выбраться.

— Тогда я этого не понимал.

— Ты удивительный, Лёша, — прикоснулась ко мне Дора. — Ты ’nj это знаешь?

— Нет, обычный, — ответил я, — просто здесь всё удивительное. И, как сказал бы папа, мне приходится соответствовать.

Я всё ждал, что женщина-корд рассмеется, но она была серьёзна и строга.

— Я рада, что ты с нами, — сказала она. — Оставлю тебя пока. Брэйн скоро вернётся, надо тут прибрать.

— Да, — кивнул я и опять растянул губы. — Я ему должен кое-что рассказать.

Но Дора меня не слышала, она, шурша передником, вышла в другую комнату, а меня обступила тишина. По стенам ползли нарисованные ветки и травы, распускались и бутонами уходили ввысь ромашки и одуванчики; тихо стрекотали Светики, жёлтое тепло обволакивало меня со всех сторон, и я закрыл глаза.

Я видел маму: она сидела на кухне грустная и мяла в руках подол яркого горохового платья, и я знал, что это всё из-за меня. «Мама, — хотел я крикнуть ей, — мама, прости меня, я скоро вернусь!» Но даже во сне всё было слишком несбыточно, и я понял, что останусь здесь навсегда.

— C ним всё в порядке? — сквозь туман услышал я голос Брэйна. — Ты его хорошо осмотрела?

— Да, — ответила Дора, погладив меня по голове, — ни одного повреждения. Так, есть пара затяжек — сущие пустяки. От этого, сам знаешь, не умирают.