Инна Порядина - Маркус и золотая чаша

Я открыл глаза. Веки взлетели легко, голова была невесомая, словно цветок одуванчика, и я опять чувствовал своё верёвочное тело.

— Мне надо кое-что рассказать, — потянул я за рукав Брэйна. — У Нота…

И в этот момент к Доре заглянул сам Нот.

«Опять не получилось, — подумал я и сел на камне. — А момент был самый-самый подходящий».

Нот прошёл в комнату, поприветствовал Дору с Брэйном и пристально посмотрел мне в глаза.

Я сделал вид, что меня заинтересовала затяжка на правой ноге, наклонился и в то же мгновение слетел с камня на пол.

— Ну и голова у меня, — сидел я у ног Брэйна, — вечно она перевешивает.

— Странно, — усмехнулся Нот, — по тебе и не скажешь, что ты слишком умный. Я бы решил, что голова у тебя пустая.

— Нот, — одёрнула его Дора.

— Спасибо, — протянул я Ноту руку, — ты спас мне жизнь.

Чёрный корд с кактусом на голове фыркнул и отвернулся. «Ничего не понимаю», — подумал я и встал на ноги.

— Раз вы почти все собрались, — обратился к нам Брэйн, и мы с Нотом переглянулись, — можно и поговорить по душам. Хотя, знаете что? Идёмте-ка лучше ко мне, и захватим Маркуса.

Красный корд стоял внизу у лестницы, которая вела к дому Доры, и болтал с девочками, а они теперь были ярко-жёлтые или даже лимонные. Кажется, я скоро привыкну их бесконечным преображениям и, если однажды они решат поменять цвет на невесёлый, серый, например, и уже больше не перекрашиваться, стану скучать.

— Зацепки украшают мужчин, — подмигнула мне Лэйзи и рассмеялась. Все заулыбались и даже обрадовались, что я живой и невредимый, а я подумал, что корды не такие уж и серьёзные, хоть и ведут себя совсем как взрослые и иногда, бывает, не похожи на детей.

Брэйн махнул рукой, и мы всей гурьбой пошли по бесконечным переходам за его белым плащом и развевающимися длинными верёвочным волосами.

Я шёл вместе со всеми кордами, которые за это время стали мне чуть ближе, но всё равно чувствовал себя не в своей тарелке, как сказала бы бабушка. Я всё ещё был один, хотя со всех сторон меня обступали разноцветные верёвочные человечки, они уже не один раз спасли мне жизнь, ввели в свой мир и окружили заботой.

Что это за непонятное чувство одиночества в кругу друзей? Я его выдумал или становлюсь старше и поэтому открываю в себе новое и непонятное? Или все мои очень и не очень обдуманные поступки привели к тому, что я стал более самостоятельным? И зачем у меня в голове, которая сейчас такая большая, нелепая и даже не совсем моя, столько вопросов? Кому их задать? Кордам? Найдут ли они нужные слова, чтобы ответить? Вряд ли. Они не стареют, не взрослеют и не меняются. Что они могут знать про то, что творится у меня внутри, где должны быть душа и сердце, а сейчас верёвочная пустота?

Я представил все свои мысли-вопросы в виде больших воздушных шариков разного размера и цветов. Вот я держу их в руке, каждый — на отдельной верёвочке, но все вместе они завязаны узлом, а мне их надо отпустить. Я должен развязать узелок, найти каждому «шарику» ответ и только тогда дать ему свободно парить в небе. Но у меня нет ответа ни на один шарик-вопрос, поэтому пока я понесу их с собой, а там уж как получится.

— Ты такой серьёзный, — тронула меня за плечо лимонно-жёлтая Лэйзи. — Очки не потеряй.

— Какие очки? — она словно вырвала меня из сна, и я не мог сообразить, о чём идёт речь.

— Воображаемые, — покачала головой девочка-корд. — Хотя можно и Освальда попросить, он тебе настоящие сделает: будешь умный.

— Ему нельзя, — встрял в разговор Нот, — у него голова тогда совсем не поднимется.

Я смутился. Они подшучивали надо мной, а у меня в мыслях ещё были шарики-вопросы, и шутки, которые ребята-корды отпускали в мою сторону, я даже не воспринимал.

— Что вы к нему пристали? — услышал я Маркуса. — У него голова ещё не просохла. Лёша, ты как?

Я улыбнулся, поднял вверх большой палец и украдкой взглянул на Фанни. Она шла молча, смотрела строго вперёд и сжимала куклу в руке. Я опять вспомнил Иркины игрушки и нашу детскую комнату, хотел было загрустить, но не успел: Брэйн распахнул дверь и уже нас поторапливал — мы пришли.

Весь дом старого белого корда был завален свитками: большие и не очень, туго перетянутые верёвочками или раскрытые, они были всюду… А ещё тут была пыль: хоть дорожки прокладывай. Наши верёвочные ноги мягко в неё проваливались и оставляли крошечные следы на полу и серые облачка — в воздухе. «Как по ковру идёшь, — удивлялся я про себя, — но мама бы тут с ума сошла, это точно! Схватилась сначала бы за голову, а потом за тряпку и швабру».

— Тут здорово! — подмигнула мне Лэйзи. — На чердак сейчас пойдём.

Брэйн махнул рукой, и корды, а вместе с ними и я, быстро полезли по лестнице на второй этаж, цепляясь крошечными пальцами за изогнутые золотые перила.

Наверху оказалось сумрачно. Светики сидели высоко под потолком и освещали длинные полки, которые были высечены по спирали на стенах комнаты и напоминали рисунок на спине улитки. Везде стояли огромные верёвочные корзины со свитками, небольшие гладкие камушки прижимали те, которые, видимо, кто-то недавно читал и ещё не свернул обратно в трубочку, а в центре комнаты размещался низкий плоский камень, очень гладкий и пустой. «Наверное, рабочий стол», — подумал я, но не стал спрашивать: неудобно как-то. И кресла тут были, сделанные из такой же ткани, как гамаки — у ребят. Очень уютно, очень, мне сразу понравилось.

Корды расселись кто где, Брэйн вошёл последним и занял кресло, а я всё никак не мог пристроиться. Мне и на пол хотелось сесть, как ребята, и в кресло плюхнуться, чтобы быть как серьёзный корд. Так и стоял в центре, пока Маркус не окликнул: «Иди сюда!»

— Не хочу тянуть верёвки, — вздохнул Брэйн, — поэтому рассказывайте. Всё. Сами. И с самого начала. А я буду слушать. — Он сложил на груди руки и откинулся на спинку кресла. Облачко пыли поднялось вокруг его белой головы и медленно осело на волосы и плечи.

Корды переглядывались точь-в-точь, как школьники на уроке, когда надо идти к доске, а никому не хочется. Лэйзи делала вид, что рассматривает свитки на полках, Фанни крутила куклу, Нот уткнул подбородок в грудь и расправлял на коленях плащ, один Маркус смотрел на Брэйна, но тоже пока молчал. А я не знал, ни что говорить, ни о чём шла речь.

— Так, — кажется, белый корд рассердился, — тогда пусть начнёт самый сознательный, раз все остальные, как я погляжу, заняты чем-то безумно важным. Маркус, я тебя слушаю. Или, как ты раньше говорил? Корды — народ гордый? Будешь молчать из гордости?

Красный корд встал.

— Это всё случайно вышло, — тихо начал он. — Нам было скучно, и мы забрались сюда. А потом свиток один нашли, он отдельно от других лежал, мы его раскрыли и прочли. Там было написано про чашку, и что она спрятана на соседнем острове. Я не дочитал тогда, просто не успел: мы решили, что срочно должны её достать. Ведь всё, что прячут, обязательно имеет какую-то ценность, так ведь? Мы и поспорили, сможет ли эту чашку кто-нибудь привезти. А потом… А потом у нас уговор появился, что тот, кто первый чашку достанет, того… — и тут Маркус запнулся.