Дэн Патрик - Колдовская метка [litres]

Девушка охотно принялась за работу, думая над словами госпожи Камаловой о слепом послушании и готовности учиться. Стук в дверь напугал её так сильно, что она чуть метлу не выронила.

– Кто там?

Ответа не последовало, но защёлка продолжала громыхать. Чёрная тень заполнила зияющую щель приоткрытой двери, и за страшным силуэтом открылось серое небо. Хьелльрунн подняла метлу, словно копьё, и сделала шаг вперёд.

– Убирайся! Мой отец на кухне. Он душу из тебя вытрясет, если…

– Да я это! – прошипела Кристофин, скользнув в кузницу и закрыв за собой дверь.

Хьелль опустила метлу и фыркнула от огорчения и разочарования.

– Отца нет – ушёл на рыбалку с Вернером.

Дочь трактирщика кивнула и встала чуть ближе к фонарю. Волосы торчали из платка, и она выглядела слегка неряшливо, как будто в спешке выбежала из дома.

– Видела, как они спускались в бухту, поэтому и пришла. Хотела поговорить.

– Поговорить? После того как твой отец велел моей семье покинуть город? – Хьелльрунн крепче сжала ручку метлы.

– Я не согласна с его мнением. Не хочу, чтобы вы покидали город. Он бы убил меня, если бы узнал, что я здесь.

– Зачем тогда пришла?

– Мне больше некуда пойти. – Кристофин сложила руки и опустила глаза.

– Бьёрнер тебя выгнал?

Девушка угрюмо покачала головой.

– Нет. Я имела в виду, что со мной никто не заговорит. Когда я иду по улице, горожане переходят на другую сторону дороги. Отец запретил мне работать в таверне.

– Ты пришла за сочувствием? – Хьелльрунн не могла сдержать хмурый взгляд и пыталась придумать, как избавиться от стоящей перед ней дочери трактирщика.

– Я… – Слова умерли на красивых губах. Кристофин взглянула на дверь, затем снова на фонарь. – Я провела ночь с твоим братом в конюшне за таверной.

– Провела ночь? Что ты имеешь в виду? Как провела?

Хьелльрунн слышала, как время от времени взрослые произносят эту фразу, но никогда не задумывалась о её значении. Кристофин ничего не ответила, лишь заправила растрёпанные волосы за ухо и неловко улыбнулась.

– Вы провели ночь в конюшне, – повторила Хьелль. В голове всё встало на места, и картина ей не понравилось. – Вы спали на сеновале?

Кристофин коротко кивнула. Хотя улыбка по-прежнему осталась на красивом лице, теперь в ней читалась явная боль.

– О… И… – Хьелльрунн сморщила нос. – Теперь понятно, почему эти идиоты-горожане решили, что у тебя метка. – Она ненадолго замолчала. – Как твой отец узнал?

– Нас застукал извозчик. Видел, как мы выходили из конюшни, когда эль доставлял.

– У тебя есть колдовская метка? – не удержалась от поддразнивания Хьелльрунн. Она сама слишком долго слышала этот вопрос.

– Прошу прощения?

– У тебя есть метка? – усмехнулась Хьелль. – Ты умеешь дышать огнём или летать? Или заставила Стейнера влюбиться по щелчку пальцев?

– Он в меня не влюблён. Вернее… Я так не думаю. Это была всего одна ночь и…

Казалось, Кристофин пала духом ещё сильнее. Инстинктивно Хьелльрунн шагнула вперёд и коснулась ладонью её руки.

– Он очень радовался, что вы начали общаться, – поведала девушка. – Он даже не знал, как себя вести. Не думаю, что он когда-либо говорил с женщиной, которая не подавала хлеб или приносила эль.

Легкая улыбка коснулась губ Кристофин.

– Знаю, что ему было приятно беседовать с тобой. И ты ему нравилась. Очень.

– Он что-нибудь говорил обо мне?

– Ну… – Хьелль изо всех сил пыталась вспомнить. – Он сказал, что в Циндерфеле мало хороших девушек.

Кристофин нахмурилась.

– Он назвал меня «хорошей»?

Хьелльрунн пожала плечами.

– Знаешь, Стейнер не отличается многословностью. Он кузнец, а не поэт.

– Прекрасно. – Кристофин улыбнулась, но по её щекам струились слёзы. – Я так напугана, Хьелль. Боюсь, что Охранцы меня заберут. Боюсь, что отец позволит им забрать меня. И я боюсь, что никогда больше не увижу Стейнера. Я знаю, это звучит глупо, но…

– Идём на кухню, – позвала Хьелльрунн. – Мы в этом жалком месте до смерти продрогнем.

Она увела Кристофин из кузницы, предварительно проверив, что улица пуста. Потребовалось несколько минут, чтобы разжечь огонь. Хьелльрунн обернулась к дочери трактирщика с улыбкой на губах.

– Странно, что всего несколько недель назад это ты укрывала меня от дождя.

– Странно, что с тех пор тебя почти не было видно, – добавила Кристофин. – Отчасти я пришла проверить, не уехали ли вы из Циндерфеле.

Хьелльрунн поставила чайник на огонь и безразлично пожала плечами.

– У меня друзья недалеко от города.

Кристофин удивлённо уставилась на Хьелль.

– Ты слишком развитая для пятнадцатилетней девочки.

– Наверное потому, что мне шестнадцать. А ты знала, что в Свингеттевее девочки выходят замуж, едва увидев четырнадцатое лето?

– Четырнадцатое?

– Да. Вернер рассказывал. А в Карелине и того раньше.

– Это самый длинный разговор с нашей последней беседы, – признала Кристофин, опускаясь на стул. – Я думала, свихнусь.

– Меня долго считали сумасшедшей, – сказала Хьелльрунн. – А теперь люди боятся, что у меня колдовская метка.

– Что будем делать?

Хьелль нахмурилась.

– Мы? Что ещё за «мы»? – Она осознала, что говорит, как госпожа Камалова, и ей не понравился свой тон. – Прости. Честно говоря, я даже не знаю. Я хочу вернуть Стейнера и работаю над этим с…

Кто она? Учитель? Шпион? Сумасшедшая?

– …со старым другом.

– Вы хотите его спасти?

– Ну да.

Хьелльрунн поняла, как смешон её ответ, поэтому нахмурилась и подняла подбородок чуть выше.

– Да. Я спасу брата, даже если чёртова Империя лишит меня жизни. Что, вероятно, и случится.

Кристофин рассмеялась.

– Где ты научилась бранным словам?

– Ты забываешь, кто моя дядя.

Они грелись у огня с улыбками на лицах.

– Ты серьёзно? – спустя мгновение спросила дочь трактирщика.

– Да. И мне понадобится помощь.

Кристофин кивнула, и в её глазах Хьелльрунн увидела обещание, ясное, как полированная сталь. А ещё отчаяние, как человеку, которому нечего терять. У неё оставался лишь проблеск надежды на возвращение Стейнера.

Дверь камеры распахнулась, и скрип древесины о каменный пол разбудил Стейнера, который так и сидел, уткнувшись лбом в колени. После проведённой в неудобной позе ночи онемевшие конечности затекли. Струящиеся через зарешёченное окно солнечные лучи осветили фигуру Фельгенхауэр, когда та шагнула в тесную камеру.