Пол Андерсон - Миры Пола Андерсона. Том 22

Наконец, все еще всхлипывая, но с возвращающимся спокойствием она повернулась к ним и сказала:

— Я стану молиться о знамении, и все же думаю, что уйду. Но не с вами. Не могли бы вы прислать кого-нибудь встретить меня... на следующей неделе?

— Мы можем задержаться в Виборге на несколько дней, — предложил Нильс.

Маргрете напряглась, помолчала и заговорила вновь, с трудом выговаривая слова:

— Нет, прошу вас. И вас двоих я хочу видеть не более чем по необходимости. Ведь я живое воплощение милости Господней, а вы... я знаю о ваших отношениях... прошу вас, измените вашу жизнь, поженитесь! И, ради спасения своих душ, не общайтесь с моим братом и сестрой — если не сможете уговорить их принять крещение. Но не думаю, что вам это удастся, и... да, они совершили ради меня много добра, и я стану молиться за них, если позволит священник, но... разве могут истинные христиане общаться с развратниками и существами без душ?

Панигпак сказал, что необходимо дождаться снега и построить иглу. Вскоре эта пора настала. Три дня и три ночи ангакок постился, а потом ушел в горы, пока мужчины возводили такой дом, где поместятся все. Пол устлали шкурами от летних шатров, а на возвышение напротив входа положили медвежью шкуру.

Когда после наступления темноты люди собрались внутри, все трижды выкрикнули имя Панигпака, приглашая его войти.

— Зачем вы собрались здесь? — спросил их ангакок, войдя в иглу. — Этот человек не сможет вам помочь. Я всего лишь старый дурак и лжец. Что ж, если вы того хотите, я попробую одурачить вас старыми смешными фокусами.

Он взошел на возвышение и разделся донага. Все уже успели раздеться — кто до пояса, а кто и совсем, потому что духота в иглу стояла невыносимая. В свете ламп блестели глаза и потные тела, шум людского дыхания походил на шум прибоя.

Панигпак сел. Мужчина по имени Улугаток связал ему руки и ноги, да так крепко, что путы впились в тело. Панигпак охнул от боли, но более не произнес ни звука.

Помощник положил рядом с ним бубен и высушенную тюленью шкуру, потом вернулся к остальным.

— Загасите лампы, — велел он. — И оставайтесь на месте, что бы ни случилось. Кто подойдет к нему сейчас, умрет.

Иглу погрузилась во мрак, остался лишь крошечный огонек, совсем не освещавший ангакока. Панигпак начал петь, выводя высоким голосом ритмичный напев, звучавший все громче и громче. Бухнул бубен, зашуршала сухая шкура, где-то в темноте послышались непонятные звуки — то здесь, то там, то над головами, то из-под земли. Люди начали подпевать, и вскоре песня овладела ими целиком, заставила забыться, раскачиваться, тереться друг о друга, что-то выкрикивать, завывать и вопить. Вместе со всеми безумие охватило Тауно и Эйян, когда даже они, обладая волшебным зрением, не сумели заметить, куда и как исчез Панигпак.

Помост опустел. Песня продолжала звучать, — бесконечная, словно зимняя ночь. Души инуитов словно выскользнули из тел и стали бродить рядом с ними.

Они верили, что сейчас их ангакок спускается сквозь скалы в подземный мир и выплывает из него, оказавшись глубоко в море. Там он минует страну мертвых, потом бездну, в которой вечно вращается ледяной диск и кипит огромный котел, наполненный тушами тюленей. Потом проходит мимо огромного, больше медведя, сторожевого пса, который его злобно облаивает, переходит бездонную пропасть по мостику шириной с лезвие ножа и наконец предстает перед огромной одноглазой злобной Седной, которую некоторые называют Мать Моря.

Казалось, время остановилось, но наконец Улугаток крикнул:

— Тише! Тише! Дух созревает.

Он не осмелился произнести вслух настоящее имя ангакока — тот должен остаться тенью, духом, а возвращение следовало назвать созреванием, иначе злые духи подслушают его слова и нанесут удар. Он даже погасил последний огонек — ведь Панигпак умрет, если кто-либо увидит его до того, как он вновь наденет на себя собственную кожу, сброшенную перед уходом в подземный мир.

В полной темноте на людей обрушился порыв штормового ветра, рев которого отразился от невидимых небес. Многих завертело, толкнуло с места, швырнуло на пол. Снова зазвучал бубен, зашуршала тюленья шкура. Улугаток начал заунывно читать длинное магическое заклинание, произнося слова на непонятном языке. Возможно, главной его задачей было всех успокоить. Он не останавливался, пока не наступила тишина, нарушаемая лишь плачем испуганных детей.

Послышался усталый голос Панигпака:

— Двое из нас умрут этой зимой. Но мяса будет в изобилии, море станет полно рыбы, весна и лето окажутся мягкими, а соседи уйдут прочь. У меня есть весть и для наших гостей, но с ними я должен поговорить позднее, и наедине. Я все сказал.

Кто-то из мужчин вышел, отыскал в ближайшей хижине огонь, вернулся и вновь зажег лампы. Панигпак сидел на возвышении, все еще связанный. Улугаток приблизился, чтобы его освободить. Панигпак рухнул на спину и некоторое время лежал с закрытыми глазами. Открыв их, он увидел среди стоящих рядом инуитов Тауно и Эйян и слабо улыбнулся.

— Все это пустяки, — пробормотал он. — Только ложь и притворство. Я всего лишь старый пройдоха, и нет во мне никакой мудрости.

Когда подобные события завершаются, инуиты предпочитают о них не вспоминать. И когда Панигпак, отдохнув и подкрепившись, сам отыскал брата и сестру, он подошел к ним с некоторой робостью. Все трое отправились на берег моря.

Стояла ясная холодная погода. Бросив короткий взгляд на мир, солнце торопливо спускалось за южный горизонт, окрашивая стальной голубизной туши двух айсбергов, медленно бороздивших серые волны. Вдоль берегов уже наросла корочка льда, но он был еще слишком тонок, чтобы выдержать человека. В небе мельтешили глупыши, их крики едва доносились до тех, кто стоял на заснеженном берегу.

— От нее, обитающей на дне моря, не укрыться никому из тех, кто в нем живет, — произнес Панигпак — чуть мрачнее, чем намеревался. — Она знает все о ваших соплеменниках, Тауно и Эйян. Кое-кому пришлось заставить ее произнести нужные слова, как приходится заставлять ее — если удастся — отпускать тюленей, когда их становится слишком мало для охоты. Седна не очень-то приветлива.

Тауно сжал плечо ангакока. Молчание затянулось. Эйян, потеряв терпение, отбросила за спину спадающие на лицо рыжие локоны и спросила:

— Ну, так где же они?

На старческом лице Панигпака шевельнулись морщины. Уставившись вдаль, он негромко ответил:

— Такое трудно понять. Произошло нечто, что рассердило даже ее. Вы должны помочь этому слабоумному говорить, потому что догадаетесь о том, чего он понять не смог. Так вот, хотя Седна не властвует на суше, она знает названия многих мест на побережье. Думаю, она узнаёт их от утонувших моряков. Я помню, как произносятся эти названия — тому, кто оказался возле Седны, нельзя забывать ни слова, — но для меня, невежды, они ничего не значат. Но вам, конечно, они что-то подскажут.