Александра Баркова - После пламени. Сборник

И вот теперь — Люди. Те, кому принадлежит будущее. Те, кто должен запомнить, принять и полюбить мою Музыку ещё до Пробуждения. Не слуги — наследники. Продолжатели Песни.

Я смотрел на спящих — и вдруг мне показалось, что Сильмарили вспыхнули необычно ярко, озарив всё вокруг. Только свет был какой-то странный — словно мелодия Ибринизилпатанезела зазвучала громче, заглушив на время голос Тулукхеделгоруса. Я оглянулся на Феанора — и замер. Пламенный неотрывно смотрел в небо, и из его широко распахнутых глаз катились слёзы. Я проследил за его взглядом и едва не вскрикнул. Там, высоко, выше даже Пути облаков, медленно плыла серебристая ладья. Ладья, сияющая возрождённым светом Белого Древа. Ладья, которой управлял — аманец. Майа. Я бессознательно двинулся следом за ней, инстинктивно перешагивая через спящих. Музыка Ибринизилпатанезела была так сильна, что я, как ни вслушивался, не мог понять, кто правит ладьей.

…«Властелин!!!» — похоже, Саурон дозвался меня не сразу. Осанвэ было слабым — почти, как во время войны, когда Диссонанс гасил безмолвную речь. «Властелин, какие будут приказания?»

«Это кто-то из майар,— откликнулся я.— И он мне нужен. Вместе с ладьей. Заприте его, но пока не трогайте. Вернусь — сам побеседую».

«Сделаем, Властелин!» — с радостной готовностью ответил мой помощник.

Вот так. Кто бы ни был этот отчаянный майа — посол или беглец — ему придется крепко усвоить, что ни по Эндорэ, ни над Эндорэ нельзя разгуливать без моего позволения.

И всё же скверно. Появление этой ладьи означает, что граница между Аманом и Эндорэ, которую я полагал нерушимой, снова открыта. Неужели ловушка Оромэ сработала, вопреки всем нашим стараниям обмануть её?

Разумнее всего было бы сейчас же вернуться в Ангбанд, но… Я в нерешительности взглянул на Людей. Один из спящих шевельнулся. Потом другой. Они вот-вот пробудятся. Бросить всё — сейчас? Не доведя до конца один из важнейших планов? Позволить аманцам помешать мне ? Ну уж нет!

Я останусь здесь. Саурон справится. На то он и Саурон.

Я вернулся к Пламенному, собираясь успокоить его. Сказать, что всё под контролем, и нет никаких причин, чтобы так огорчаться. Никто в Арде не сможет воспрепятствовать нам.

…Слова замерли у меня на губах, когда я приблизился и увидел лицо нолдо. Феанор плакал — от счастья.

Я поднял глаза к небу. Это было невозможно, но это — было.

На миг мне показалось, что я — в Форменосе и смотрю на юг. А оттуда льётся серебряный Свет Тельпериона.

Но я в Эндорэ и смотрю на запад. А Свет — есть.

Свет не призрак, не морок. Он медленно поднимается. Уже появляются тени.

Реальностью становится то, что было желаннее и вожделеннее самых безумных грёз.

Древа не мертвы. Их Свет не сгинул. Он пришёл в Эндорэ.

Запрокинув голову, я смотрел на небо. И увидел ладью, полную серебряного Света, как Сильмарили полны Светом Древ.

Не сгинули! Не погибли!

Я плакал от счастья и не стыдился своих слёз.

Значит, я был прав. Значит, Валар смогли и без Сильмарилов возродить Древа. Значит, я был прав, отказав всем Валарам в Алмазах.

Свет Сильмарилов я отдал Людям. Не Мелькору — им. И — случилось что-то, отчего Валар возродили Свет Тельпериона не для Амана, но для всех. Свет изначальный, хранимый Алмазами, и Свет возрождённый равно будут доступны атани.

Слёзы катились по моим щекам. Я не мог — да и не хотел — их сдерживать.

Долгие годы я ненавидел себя за свой отказ Яванне. Да, мои слова тогда не меняли ничего — Сильмарили уже были похищены. Но знать, что ты сам, своей рукой, обрекаешь окончательной и бесповоротной гибели самое святое…

Не окончательной.

Не гибели.

Живое серебро льётся с неба.

Я готов пить его, как воду в жару. И я пью его — кожей, глазами, сердцем. Душой.

…И тогда я обернулся.

Мы все — всё наше истаявшее, измученное, изверившееся воинство — мы все разом обернулись на запад, когда серебряные отсветы легли на торосы впереди нас.

С запада к нам шёл Свет погибшего Тельпериона, и каждому казалось, что верный друг пришёл ему на помощь, и заледеневшая в жилах кровь вновь становится горячей, и лишившееся было смысла стремление на восток вновь обретает подлинную цель, и лёд становится не страшен, и отвесные утесы уже не кажутся отвесными.

А серебряный Свет был всё ярче, он бежал впереди нас, указуя кратчайший путь в лабиринте, который доселе был непроходимым.

Мы лезли по ледяным горам вверх и скатывались вниз. Мы в кровь срывали ногти на подъёме и едва не ломали кости на спуске. Но мы не замечали этого, опьянённые серебряным сиянием, льющимся на нас, как вода льётся в горло умирающему.

Этим Светом мы возрождались.

— Земля…

Мой отец, идущий впереди, едва выдохнул это слово, но всё наше воинство его услышало.

Под нами — впервые за несчитанные годы — была земля.

Не лёд.

— Ты полагаешь это поводом для радости? — холодно спросил Мелькор, остановившись перед Пламенным и скрестив на груди руки.

Тот опустил взгляд, стыдясь того, что его слабость обнаружена. Смахнул слёзы со щёк, устало выдохнул, спокойно поглядел Мелькору в глаза.

— А чего ты от меня хочешь? — тихо спросил Феанор.— Чтобы я стал смотреть на мир твоими глазами? Нет, ты действительно этого хочешь от меня?

— Как ты считаешь, что́ это было? — Мелькор прищурился, глаза жёстко блеснули.

— Что ты смотришь на меня так, будто это дело моих рук? Я знаю об этом не больше твоего.

В негромком голосе Феанора был укор. Не возмущение, не протест, не желание оправдаться, а именно укор.

— Можешь мне не верить…— он снова вздохнул и отвернулся.

Гнев Мелькора погас мгновенно. Осталась усталость и какая-то странная пустота в душе.

— Прости,— Тёмный Вала легко коснулся плеча Феанора.— Я знаю, что это не твоя вина.

Отошёл в сторону, уселся на землю, привалившись спиной к дереву, опустил ресницы.

Феанор молчал, сцепив пальцы. Ему нечего было сказать Мелькору. Впервые за эти годы — нечего. Он не мог утешить друга, потому что… всё и так ясно.

Что уж тут говорить…

Что уж тут говорить.

Ничего ведь, в сущности, не изменилось.

«Я не могу воевать против Валар. Манвэ, Ауле и Оромэ учили меня, и я не враг им».

Мне так хотелось забыть эти слова. Забыть, как я стоял у ворот Форменоса, ошеломлённый, не в силах поверить в твоё предательство. Забыть о том, что произошло после.

И я забыл — потому что страстно желал этого. Мы оба желали. Можно построить мост над пропастью, и если не глядеть вниз, так легко поверить, что звенящей бездны внизу — нет. Нет, потому что ты не видишь её и не хочешь видеть.