Кирилл Берендеев - Поход Мертвеца

– Спасать от себя это проклятье, – ответствовал собеседник. – Скажи, сильно я потратил твои души перед воротами Тербицы?

Колдун некоторое время смотрел наемнику прямо в глаза, но тот выдержал взгляд. Под стенами города Мертвец вызвал Жнеца на поединок на мечах с условием, что тот не тронет пришедшего с ним и опоздавшего на трон царевича, если…

– Ты опять. Да, взял много, поэтому я остановил бой. Помнишь, всю дорогу до Утхи приходилось собирать дозоры, чтоб хоть как-то восстановить запас. Но странно, отчего не веришь в собственную победу?

– Разве это победа? Царевича я привел к его дяде, успевшему короноваться, усобица меж ними продолжилась…

– Странно рассуждаешь. Впрочем, поступаешь тоже странно. Зачем вообще был нужен наш поединок, не лучше ли для Кривии принять одного самодержца? Больше того, ты ради него рисковал собой, а мальчишка…

– Он наследник, такие не думают о простых смертных, они принимают их жизни как должное. Да я и не… – Мертвец смутился. – Сам не пойму, почему так поступил.

– И я не пойму, почему не убил тебя магией. Видимо, действительно становлюсь чувствительным, слащавым и глупым, как мой предшественник. Тот ведь даже не сопротивлялся, когда я пришел, встретил меня как дорогого гостя, своего убийцу. Будто устал от ноши. А я убил, только пообедав с ним. И уплыл, захватив все книги, – он помолчал. – Вот зачем я тебе это говорю?

– Я не претендую на роль Жнеца, мне своей хватает.

– Да не очень. Столько полезного народу разогнал. Последний дурень неплохой куш предлагал, на пару месяцев тебе бы хватило. А дел – убить какую-то старуху, балующуюся любовной магией.

– Мне не хочется возвращаться в Кривию. Пусть новый царь бегает за молодым соперником, я не хочу ни спасать ни…. Да и второй раз, вернее, третий на родину…. Чужая она мне. Все чужое.

– Кроме царевича.

Наемник покачал головой, отвернулся к стене. Затем спросил:

– Ты так и не ответил: каково это – обладать тысячью душ?

– Это почти невозможно объяснить. Ты способен распоряжаться своей жизнью, как вздумается, в меру собственного понимания, и в то же время помнишь, что жизнь не твоя, твоя давно в прошлом, но ты помнишь чужие воспоминания, успехи и неудачи, ты будто становишься кем-то другим, оставаясь собой. Ты властен распоряжаться чужими душами в любых доступных тебе мерах, но если забудешься, они овладеют тобой. Дл одного Жнеца это кончилось тем, что он сам покончил с собой. И еще – когда ты меня кромсал под стенами Тербицы, этот хоровод жизней, мелькающих перед глазами… я едва поспевал за тобой и за ними. Когда впитываешь душу, ты сродняешься с ней, когда пожираешь разом десяток-другой, точно взрываешься изнутри. Когда я с отрядом штурмовал Тербицу, опустошая город – это было неописуемо. Признаюсь, столько душ разом я не пожирал очень давно.

– Но когда я убивал тебя несколько часов кряду…

– Я попривык постепенно. Понял, что ты не остановишься, пока не ляжешь костьми за этого ничтожнейшего из мальчишек. Поэтому и признал поражение.

Мертвец глянул на него, почесал щеку и снова отвернулся. Впрочем, напряженная спина говорила куда больше, чем произносимые слова.

– Значит, мечом тебя…

– Жнеца можно убить, но это не лучший и уж точно не быстрый способ. Другой некромант, собрав свои души в вихрь, может ударить так, что разом выбьет сотню жизней из противника, а то и больше. Смотря сколько он готов пожертвовать, насколько хочет стать Жнецом.

– А разве может быть два Жнеца?

– Может. Но недолго, ибо остаться пожирать души должен только один. Если не будут биться, оба умрут. И каждый это знает. Такова природа.

– И как долго они могут оставаться вдвоем на белом свете?

– Неделю.

– Но если на разных концах земли…

– Все едино. Знание приходит задолго до того, как становишься Жнецом, оно будто просачивается в тебя, достаточно только сделать шаг по этой дороге. А потом от него не избавишься. И уже покорствуешь… Знаешь, – продолжил он другим голосом, – существуют способы перемещения меж землями, столь быстрые, что, покинув одно место, немедля оказываешься в другом. За это надо платить тысячи душ, точнее две тысячи двадцать четыре.

– А почему ты?..

– Не каждому дается перемещение. Вот мой конь, обгоняющий бурю, это и есть мой предел. Обидно, особенно поначалу, сознавать свои пределы, но потом привыкаешь к ним и живешь, будто так и надо, живешь… – неожиданно он замолчал и продолжил глухо: – Мне уже двести шестьдесят три года… кажется. Я давно насытился душами, даже битва под Тербицей не дала чего-то нового. Привычно распределил их, часть отложил, часть бросил в дело. Это первые лет пятьдесят еще находишь удовольствие в бессмертии, а потом… – Новая тишина. – Тому старику, которого я убил после обеда с ним, было всего восемьдесят два. Говорят, простецы могут дожить до этого возраста, а маги и пережить. А он уже устал.

– Сегодня ты наводишь на меня хмурь.

– Да, – кивнул Жнец. – Странный тебе достался сосед по комнате.

Они прибыли в Утху поздним вечером. Бешеная гонка по лесной дороге, прочь от Тербицы, сколько она продолжалась, Мертвец не помнил. Кажется, долго, и всего один миг. Он, привязанный к Жнецу крепкой веревкой, израненный в сражении с ним, то проваливался в мутные грезы, то выплывал, видя лишь черную спину спасшего его колдуна да мелькавшие с бешеной скоростью деревья по обочинам. И еще изредка успевал увидеть лежащих бездвижно, но только когда конь сбавлял скорость. А затем снова бросался вперед быстрее шторма, в глазах начинало рябить, потряхивания крупа прекращались, казалось, животное летит над дорогой – и он снова проваливался в тяжкое забытье. Двести пятьдесят миль, разделивших Тербицу и Ухту, они преодолели меньше чем за пять часов.

Они проскакали почти до самого порта, остановившись в центре города, в одной из открытых круглые сутки госпиций с непременным трактиром на первом этаже и жилыми комнатами на трех последующих. Жнец потребовал комнату, а еще знахаря для товарища и обед для себя. Скорее всего, его узнали тотчас, ибо спорить с таким пришлецом никто не осмелился, пригласили и повара и лекаря. На последующие вопросы Мертвеца о деньгах – сколько он провалялся в горячке, кажется, три-четыре дня – колдун отвечал шутками, советуя побольше есть и спать и поменьше думать. Он так и делал первые дни, да и дни последующие, слишком уж неторопливо по собственным ощущениям возвращаясь в прежнюю силу. А затем пошли просители.

Обращались именно к наемнику, Жнеца трогать не смели. Входили, робея при виде рослого мужчины с темным лицом и жесткими кудрями волос, и рассказывали о бедах иной раз, лишь когда колдун покидал комнату. А в коридоре, на лестнице, шушукались про удивительное их союзничество, которое принимали то за дружество, то за совместные дела, хотя какое именно дело может быть у хоть и известного, но наемника и великого мага, единственного в целом свете? Подчас Мертвец сам задавался этим вопросом. Симпатия к нему колдуна самому наемнику казалась странной, не укладывающейся даже в его понимание жизни. Часто он ловил себя на мысли, что пытается выведать у своего нового товарища чуть больше, чем тот отвечает, и еще чаще понимал, что Жнец старается если не отшучиваться, так заговаривать правду пустопорожними словесами. Чужой человек, когда-то уже убивший его, стал в эти дни самым близким, на которого, пусть и не во всем и не всегда, но можно положиться. Который все же спас жизнь наемнику, пусть и не просто так, не без усилий самого Мертвеца. И продолжает оставаться с ним, хотя раны наемника зажили, а суда до Урмунда трижды покидали гавань Утхи.