Кирилл Берендеев - Поход Мертвеца

– Не знаю, наверное.

Кончив шептаться, супруги, наконец, подошли к возку.

– Но это… это ведь плохо, – Сиромах поглядел на родителей и замолчал, вздохнув тяжело. А затем выпил еще настойки.

Погода разладилась совершенно, если вчера солнце еще пробивалось из-за редкой пелены облаков, теперь потеплевший ветер нагнал свинцовые тучи, сыпавшие поначалу крупой, а затем, после недолгого перерыва – густыми хлопьями. Снова наступила зима, дорога покрылась снежными наметами. Ветер усиливался, начиналась вьюга, добиравшаяся уже и в самые закоулки леса и крутившая буруны перед лошадьми. Наемник предложил остановиться, ему только головой покачали, надо ехать, место здесь скаженное, чем быстрее съедем прочь с этой дороги, доберемся до заброшенного тракта, тем лучше. Он хотел напомнить, что впереди могут быть еще стаи, которых в такую темень и бурю не разглядишь, и рубиться придется почти вслепую, но раздумал. Наговоришь, а потом мальчику от всего этого хуже станет.

Он дернул лошадь и скрылся в пелене вьюги. Через четверть часа вернулся, весь в снегу, задувавшего с дороги, сыпавшегося с дерев. Повсюду белая мгла, мир потерялся в ней.

– Я не нахожу пути, надо останавливаться. Лошадей загубите. – Байя зло поиграла желваками, ветер заглушил ее слова своим воем, треском веток. Лес разошелся, будто живой, он противился налетевшей пурге, повертывался к ней то одним боком, то другим, будто ожил и стал ворочаться, недовольно, тщась уйти от пронизывающих вихрей. Снег сыпал вовсю, облепляя лицо, морды животных, засыпая возок. Деревья стонали, трещали, вьюга проникла в лесной полог и шуровала в нем, подобно недоброй гостье, выискивающей у зазевавшихся хозяев чем поживиться, но не находя ничего, рвала и метала, никак не успокаиваясь. Дорога превратилась в пелену, в узкую тропку меж дерев, а может и вовсе исчезла? Снег сыпал, бросая увесистые снежки в лицо, урывками виделись стволы ближайших дерев, кустарники, все белое, все черное, сугробы то навевались затекшей метелью, то исчезали подобно пустынным барханам. Окрест все двигалось, стонало, шипело, ухало, ржало, хохотало. Кажется, рядом с наемником промелькнул растерянный Повед, точно снеговик, ветер сдул его из виду, и мгновением позже он оказался по другую сторону от наемника. Что это: не то лес шутки шутит, не то он в слепой буре видит что-то свое? Мертвец снова обернулся, едва найдя обратный путь. Возок застрял в сугробах, как ни старалась Байя, лошадь выбивалась из сил, но стронуться с места не могла. Ржала измученно, настойчиво, пытаясь уйти от ремней, нахлестывающих ей бока, не помогало. Наемник перехватил руку женщины.

– Хватит, Байя, уймись, – резко наклонившись, проговорил он. – Больше не сдвинемся. Нет дороги.

– Нет дороги, нет дороги, – донеслось до их ушей, будто эхо прогулялось под столетними деревами. И хохот, протяжный, скрипучий.

Оба резко повернулись к возку. Женщина бросила поводья, рванула дверцу, заглянула внутрь.

– Сиромах!

– Сиромаха здесь нет! – новая порция восторженного хохота перекрыла вой разыгравшейся бури.

К утру буря стихла, мороз же, напротив, усилился. Свинцовые облака поднялись, но солнца так и не пустили – день зачинался трудный, смурной, неприятный. Белесый, словно только накрашенные своды храма.

За полдня и ночь снега высыпало выше колена, липкий поначалу, затем он повалил мелкими сухими снежинками, больно впивающимися в лицо. Лошадей укрыли кошмой, костра решили не разводить. Не до того. Ни до чего, раз такое в дороге случилось. Наемника также пригласили в возок, закрылись на все замки, задвинули фанерками окна и едва разместившись, ждали, бессильные помочь мальчику, когда сойдет первый приступ. Байя говорила – демон только поначалу так мучит, потом просто не дает подняться, рычит и язвит над каждым, кто пытается с ним говорить, как с ребенком.

– Он и не ребенок, – неожиданно произнес Мертвец. Мать вздрогнула, резко повернулась к нему.

– Что ты хочешь сказать? – в голосе прозвучала злость, подхлестнутая болью.

– Только то, что за время мук он возмужал. Я говорил с ним утром о его будущем – он отвечал как взрослый. Возможно, нашел свой путь.

– Нашел, – вмешался и Повед. – Разумеется. Даст бог, все случится, как мы надеемся, он останется в монастыре, станет переписчиком, потом художником. Жаль, ты не видел его рисунков. Их хвалили, еще когда сыну было шесть. А за эти четыре года он такому научился.

– У нашего сына много умений. Ему главное избрать самое важное, ведь так, Повед?

– Именно, Байя. Выбрать и, следуя ему, стать знаком другим. Не смотри на его вид, это его призвание, его стезя. Ведь не просто же так.

– Именно, все неспроста, – они говорили, чередуя друг друга, будто вышедшие на подмостки глашатаи спектакля, рассказывающие вкратце о том, что надлежит увидеть зрителям. – Его умения, его способности, его болезнь. И ты, спасший нашего сына.

– Вы мне заплатили за это, хотел бы напомнить.

– Неспроста, – отрезал Повед. – Я противился, но жена моя вдруг поднялась с места и, повинуясь вышней воле, отправилась в госпицию, не зная о твоем существовании, но уверенная, что именно там ей помогут. Что как не знамение ее привело туда? Скажи мне. Что как не знамение даровало нам сына и что ведет нас сейчас?

Мертвец, не зная, что ответить, молчал, но это не остановило проповедника. Он продолжал речь, сейчас его слушателями стал весь снежный мир, в который они оказались упакованы, как бабочка в кокон, как цыпленок в яйцо. Он говорил, покуда Сиромах не пошевелился и не задышал спокойней.

Родители немедля склонились над ним. Отец переменил шитую рубашку сына, мокрую от пота, мать подала питье. Ребенок невидящими глазами осмотрел их, глянул и в сторону наемника, верно, не видя его вовсе, выпил сбор и распластался на подушках. Супруги перевели дыхание. В возке не было места, куда можно встать на колени, потому молились стоя, склонившись едва не в пояс. Пригласили к священнодействию и Мертвеца, он отказался.

– Я не знаю слов, буду лишь мешать.

– Важны не слова, а воля и вера.

– Последней у меня и нет. Я лучше помолчу.

– Но как можно жить без веры?

– Повед, ты знаешь мое имя.

Утишив Сиромаха, подремали и сами, духота мешала, но никто не решался хоть чуть приоткрыть оконце. Буря выла за окном, да возок, обитый крепкой кожей, упорно сопротивлялся ей.

Когда наемник пришел в себя, едва смог распрямиться – тело задеревенело в неудобной позе. Снов он не видел, провалился в забытье и тут же выбрался из него, будто лишь на миг сморила его дрема. Другие тоже только просыпались, Повед первым делом приоткрыл оконце – бледный рассвет просочился в маленький квадрат, осветив возок и спящего мальчика. Сиромах вздрогнул, когда к нему прикоснулась мать, и отвернулся. Наемник выбрался из возка, стал разминать затекшие ноги, Повед чуть погодя выбрался следом, стал запрягать лошадь, молча сел на козлы, оглядываясь.