Кирилл Берендеев - Поход Мертвеца

– Любой на моем месте так поступил. Мне проще доказать свою правоту мечом, чем довериться защищать в суде кому-то другому.

– Ты не веришь людям? – Наемник покачал головой. – А богам?

– Чем больше я узнаю богов, тем больше люблю лошадей.

– Я заметил, лошади тебя любят, – после некоторых раздумий произнес Сиромах. – И ты их тоже.

– С ними проще.

– А у тебя бывали божьи суды? – Он покачал головой. – Наверное, интересно.

– Едва ли. На них обязательно надо убивать. Противник не всегда заслуживает подобного. Он не чудовище, он такой же наемник, как и я, только еще верит, что воин, и сражается за честь, доблесть и веру страны. А на самом деле на потеху избранной публике устраивается заурядный гладиаторский поединок.

– Я слышал о таких. Мама говорила, у нас в городе пленные сражались за свободу – кто победит в семи поединках, тот выходит через врата славы. Каждую неделю проходили сражения. Не помню, чтоб кто-то победил, иначе б рассказывали.

– Никто и не побеждал, – вмешалась мать. – На моей памяти.

– У нас побеждали, – стал вспоминать наемник, но Байя его прервала: знамения не велят уходить с арены свободным. Сиромах попросил рассказать о чудо-мече, которым он зарубил столько обезумевших волкодавов.

– Обещаешь никому не рассказывать? – Мальчик охотно закивал. – Тогда расскажу. У нас, наемников, есть много примет, у каждого своя. Кто-то верит, что удача будет сопутствовать ему, если на шее есть такая татуировка, – он показал. – Друг сделал мне и себе. Увы, наколол ее перед самой своей смертью. Кто-то верит, что тот или иной меч будет помогать ему в любой схватке, а кто-то как я – любит хорошие мечи и собирает их. Я не очень хорошо стреляю из лука или арбалета, куда лучше метаю ножи и рублю мечом или саблей. В одном монастыре, как я прознал у монаха-отлучника, хранился старый добротный меч-бастард. Назвали его так потому, что из небесного голубого железа, что упало сто лет назад близ города Мраволева, это в Кижичском царстве, кузнец изготовил двуручную секиру для тамошнего правителя, а из остатков тайком изготовил вот этот полуторный меч. Потому и прозвали меч бастардом, незаконнорожденным, кузнеца, конечно, казнили, что скрыл удивительное по красоте и качеству оружие, а не отдал князю. Кузнец, умирая, проклял князя, сказав, что только честно он мог бы получить его, но князь, конечно, не послушался.

– И что с ним стало?

– Меч прославил себя в битвах, озолотился легендами, князь, нападая на врагов царства, ни разу не потерял коня, сам не был ранен, растил себе славу и вскоре стал царем. А через месяц после возведения на престол к нему пришел призрак кузнеца и потребовал расчета за меч. Новый царь со смехом прогнал его, да только напрасно: на другую ночь к нему пришли воины из ордена Багряной розы и зарубили его собственным мечом-бастардом. А меч забрали себе. С той поры он и хранился у них, пока я не попросил его в уплату за работу. Но мне отказали.

– И ты…

– Не надо слушать такие подробности, Сиромах. Тебе это ни к чему.

– Я не расскажу ничего страшного. – Так он и общался с родителями мальчика, через их сына. Почти все время. – Я выполнил задание и попросил еще раз, уже за следующее, куда опасней. Надо было убить серого василиска, что обитал в катакомбах под монастырем ордена. Я принес им голову…

– Не надо, Сиромах.

– А они отдали меч. Не сразу, но отдали. Для ордена это не то сокровище, которым стоило бы гордиться.

– Сложно было убить василиска? – Мертвец кивнул.

– Очень. Ему нельзя смотреть в глаза, иначе зверь подчинит тебя своей воле, нельзя вдыхать чад из его пасти, иначе сожжешь легкие. Нельзя касаться кожи, она пропитана ядом. Страшное животное с головой петуха, телом жабы и хвостом, подобным бичу. Хорошо хоть этот василиск был стар, двигался медленно и, как и все звери, боялся огня. Я взял секиру, в которую гляделся, и факел, которым пугал его. И все равно ушел почти час, вся моя защита слезла, точно шелуха, а тело горело от ожогов, – Мертвец глянул на Байю и закончил: – Сложно убивать чудовищ. Оплата не всегда соразмерна потерям в битве.

После этих слов невольно наступила тишина. Будто каждый взвешивал этой фразой свои думы. Потом Сиромах поднял глаза, пытаясь встретиться ими с родителями, но тщетно. Как в тот миг, когда сказал, что хочет уйти из монастыря в Метохе с наемником. И прибавил:

– Вы будто продаете меня монахам.

– Неправда, сынок, ты же знаешь. То знаки, – не слишком уверенным голосом произнесла мать. – И потом, как ты можешь так думать? Мы рады остаться с тобой, но три года в монастыре – наша плата за твое выздоровление. Если, не дай бог, что случится, я сама первая…

– Ничего не должно случиться, сын. Это твое испытание, – отрезал Повед. – Мы будем ждать тебя. Но помни только, ты здесь не случайно.

– Вы продали меня, – повторил Сиромах уже со злостью. – Хотите, чтоб я стал жрецом или еще кем. Зачем это мне? Потому что ты так хочешь, отец?

– Так хочет наш бог. И эти три года твое право прислушаться к нему или пойти наперекор.

– Ты не сомневаешься, как я поступлю. Ты знаешь, что я боюсь. Что я болен, что… – он не выдержал, сколько ни крепился, заплакал, уткнувшись матери в грудь. Байя выдохнула, поглаживая вихрастые кудри мальчика.

– Все пройдет хорошо, вот увидишь, увидишь.

Возок остановился, им приказали выйти. За спорами никто не заметил, как, пересекши небольшой город, они прибыли к пристани. Столица Рети будто сама от себя пряталась, возле озера, единственный остров которого занимал величественный монастырь с высоченными стенами и башнями, упирающимися в небо, располагались всего несколько зданий, одна улица, уходящая прочь, отбегавшая на добрую милю в лес и там только рассыпавшаяся переулками, аллеями, тупиками, ветвясь, точно крапивные корни. Дома появлялись то там, то здесь, часть все равно виднелась с озера: сделав полукруг, главная дорога столицы разветвлялась, и одна часть уходила на юг, другая же огибала озеро и снова упиралась в водную гладь, которая в этот тихий день блистала на солнце подобно зеркалу.

Путников вывели из возка и посадили на ялик. Возок остался на причале, Повед спросил, что будет с имуществом, стража кивнула в сторону соседнего паломничьего дома – там оставят до окончания разбирательства. Проповедник кивнул и ступил последним в суденышко.

– Все будет в порядке, Сиромах, я тебе обещаю, – произнес он, все еще стоя в ялике и оглядываясь.

– Сиромаха здесь нет, – злобный шип заставил всех разом содрогнуться. Гребцы шарахнулись, Байя беспомощно оглянулась на удалявшийся берег.

К ялику подошли четверо крепких монахов в серых балахонах посвященных первого круга. Крепко схватив отчаянно бившегося мальчика, проворно приковали ему руки и ноги к ручкам носилок и быстрым шагом двинулись к двери в стене монастыря, расположенной на высоте двух человеческих ростов – вела туда узкая лестница без перил. Наемник рванулся первым, за ним следом родители Сиромаха. Байя плакала, цепляясь за мужа, тот одеревенелой походкой, на неслушающихся ногах двигался вперед, точно продираясь через незримую толпу, взгляд отца не отрывался от носилок с истошно кричащим, хрипящим мальчиком.