Дарья Беляева - Воображала [СИ]

Я услышала, как открылась дверь. Сестра вошла в комнату, скользнула ко мне под одеяло, теплая и пахнущая кремами.

— Что случилось?

— Я просто знала, что ты не спишь, Воображала.

Она обняла меня, и я положила голову ей на плечо.

— Ты тоже не можешь заснуть? — спросила я.

— Не могу, — сказала сестра. — И не хочу. Я хочу побыть с тобой. Это же наш день рожденья.

Некоторое время мы молчали, я смотрела в зеркало перед кроватью. Темнота, проницаемая лишь далекими звездами, сделала нас похожими, уравняла нас. Она придала лицу сестры простоту, не свойственную ему, а нежность моих черт приблизила к красоте.

Сейчас, в эти минуты, удачная игра теней и света сделала нас похожими, как никогда прежде и никогда после. Я боялась двинуться, боялась дышать. Любое движение казалось мне камнем, который, упав в воду, разобьет наши отражения.

Но круги будут идти по воде, напоминая мне о том, что мы были похожи когда-то.

Сестра первой нарушила наш покой, и я закрыла глаза, чтобы не видеть, как мы снова становимся разными. Она поцеловала меня в макушку и сказала:

— Взрослеть не страшно, Воображала.

— Жадина, ты можешь себе представить, сколько вещей изменятся?

— А что здесь представлять? Все вещи изменятся.

Я вздохнула, а сестра только улыбнулась мне. Ее взгляд был необычайно нежным. Такой ее не видел никто, кроме меня. Я была уверена, что это Грациниану не забрать.

— Будут новые вещи, хорошие и плохие. Даже мы сами будем меняться.

— Ты говоришь страшные вещи, — сказала я. — Я боюсь перемен, я не хочу становиться кем-то другим.

— Ты меня не дослушала, Воображала, и уже расстроилась.

Я улыбнулась, и она погладила меня по голове, будто была старше меня, не на минуты, а на годы.

— Одну вещь не в силах изменить ничто и никогда. Я буду любить тебя, Воображала. И ты будешь любить меня. А вместе мы справимся с чем угодно.

И тогда я расплакалась, от счастья, а не от горя. Оттого, какой доброй и нежной могла быть сестра. Оттого как хорошо и безопасно было знать, что у меня есть кто-то столь близкий и столь любимый.

Мы лежали, обнявшись, и я уже не боялась, я мечтала о том, какой будет наша жизнь. Мы были вместе, и все перестало быть страшным.

— Я так люблю тебя, — сказала я. — Если бы у меня не было тебя…

Я помолчала, не в силах подобрать сравнения. А потом сказала просто:

— Меня бы не было.

Милый мой, в этом не оказалось правды, я есть, а ее больше нет. Но тогда я чувствовала со всей ясностью, что мы — одно целое.

— Ты ревнуешь, Воображала?

— Что?

— К Грациниану.

Я покачала головой, но понимала, что она знает правду. Сестра сказала:

— Я люблю его. Но это не любовь, которую я отберу у тебя. Ты — моя сестра, ты и есть я. Кусочек меня, который оказался в другом человеке. А я — кусочек тебя, который оказался в другом человеке. Все остальные люди могут значить сколь угодно много, но в них нет меня.

И я почувствовала, как хорошо мне, как сладко, как исчезают все-все проблемы, тело и душа вдруг стали легкими, и я поняла, из-за чего я грустила, из-за чего маялась.

Я боялась, что сестра больше не любит меня, и какое же облегчение было услышать, что это неправда. Я крепче обняла ее, зашептала:

— Я так боялась. Я только сейчас поняла, как я боялась, что мы больше не такие, как в детстве.

— Мы и не такие. Но нас с тобой друг у друга никто не отнимет.

Хотя ты справился, дорогой.

Ночной ветерок, проникающий в приоткрытое окно пах сладостью последних цветов, оставляющих землю. Мир готовился к осени и наполнялся самыми сладкими своими ароматами, словно одевался в прощальное платье, красивейшее из всех.

Я ощутила прохладу точно так же, как и слова сестры — с облегчением. Мы с сестрой стали петь друг другу колыбельную, как в детстве. Мы пели песню о прекрасной девушке, которая мечтала птицей и улететь в небо высокое и чистое, подальше ото всех народов земли. Однажды утром, исполнилось ее желание, и она стала белой горлицей, а в небе птицы учили ее милосердию и любви.

Милый мой, какая же это добрая песня. Мы пели ее в тяжелые времена. Мы много пели ее, когда началась война.

Первой заснула я. Сестра еще шептала слова песни, а я, хоть и думала, что пою, уже сопела у нее на плече.

Проснулась я раньше, чем зазвонил будильник. Небо только тронуло розовым и голубым. Я разбудила сестру, а она, отмахнувшись, стукнула меня по носу, мы засмеялись, сонно и взволнованно.

Пора. Ощущение одиночества в огромном доме было оглушительным. Родители спали, спала даже прислуга, расписание для них сегодня сдвинули. Это было время лишь для нас. Безусловное одиночество рассвета ощущалось как никогда ясно.

Я первой пошла в душ, а сестра курила, лежа в постели. Она давным-давно начинала утро с сигареты, словно в кино. Когда я вышла, в комнате пахло табаком и было холодно — сестра раскрыла окно. Она ушла к себе, переодеваться и прихорашиваться. Я выглянула в окно, посмотрев на сад столь пышный, что сомнений в его смертности не возникало. Желтизна еще не тронула его и листья были отчаянно зелены. Но в воздухе уже пахло прохладой, которая его погубит.

А летом наш сад возвратится вновь.

И в воздухе пахло так же обещанием этого возвращения.

Мы с сестрой встретились на лестнице, когда солнце, наверняка, уже начало подниматься. Приближался самый ответственный миг в наших жизнях, и я осознала, какие же они короткие. Нам было двадцать пять, и это была четверть века, но вся она была прожита удивительно быстро.

Хорошо, что у нас будет много-много времени вместе, подумала я. Мы взялись за руки, как маленькие девочки, которыми сегодня должны были перестать быть.

— Ты волнуешься, Жадина?

— Ты волнуешься, Воображала, — засмеялась она. Ее смех раздался словно бы в пустом доме. Мы вышли в сад, наполнявшийся светом. Мир спал, и мы были единственными людьми на всей земле. Мы словно впервые шли к нашему богу. Ни единый человек перед нами не проходил этого таинства, и над нами поднималась не просто заря, но заря времен.

Мы шли молча, и я подумала, что одной мне было бы жутко. Повинуясь неожиданному порыву, я скинула туфли и пошла босой. Сестра засмеялась надо мной, а потом сделала то же самое. Роса омыла мне ноги, и я почувствовала, как мягка трава.

Когда мы вошли в храм, солнце уже поднялось на небо, раннее утро изливало свой мягкий свет на оставленный всеми мир. Оставленный для нас.

Мы смотрели на статую нашего бога, на золотые волосы, прекрасные черты и на сердце нашего дедушки в его боящейся пустоты груди. Каждая из нас думала о своем.

Милый бог, думала я, прими меня, сохрани меня, не покинь меня. Ты добр и милосерден, и я знаю, ты простишь меня за то, как я пришла к тебе. Я не понимаю, как сделать свои мысли чище. Да и нужно ли? Ты видишь меня такой, какая я есть. Посмотри на меня, я дочь своих родителей, в меня влился поток освященной тобой крови. Реши, достойна ли я. Но, умоляю, сочти достойной мою сестру.