Дарья Беляева - Воображала [СИ]

Я злилась на нее и твердо решила, что уеду. Пусть разбирается со своей болью, ведь я разбиралась со своей без нее. Глупости: любовь, мужчины, все это неважно. Сестра совершила достаточно зла, чтобы узнать о разлуке.

Неженка вовсе не я, а она.

Я вернулась домой поздно ночью. Сводки из Треверорума тогда становились все более тревожными, а к утру силы Империи там были окончательно разбиты. Я весь день гуляла, пытаясь справиться с собой. Сестра же обсуждала безопасность Империи с генералитетом.

Я поднялась к себе, думая, что сестры еще нет дома. Из-за моей двери не доносилось ни звука, но когда я открыла ее, то увидела, что сестра лежит на моей кровати, свернувшись калачиком. Она казалась такой удивительно беззащитной, словно бы маленькой.

Сестра не плакала, она редко выражала боль слезами, я уже говорила тебе. Почти никогда. Вот и сейчас она лежала и смотрела в ночное небо, на котором не было видно звезд.

Она пришла ко мне, она искала моей помощи. Нежность и стыд захлестнули меня с головой. Я села на кровать рядом с ней, и некоторое время мы обе не двигались, а отчуждение казалось непреодолимым. Прошло, наверное, минут пять, в которые я слышала только ее дыхание. В целом мире, казалось, не осталось больше ни единого звука. Были только мы, как до рождения.

А потом я обняла ее, и она уткнулась носом мне в плечо, показалась мне совсем девочкой, словно теперь я была старшей сестрой.

— Все будет хорошо, милая. Я с тобой.

Я гладила ее по волосам, укачивала, обнимала. Она словно окаменела.

— Я всегда буду с тобой, милая. Вместе навсегда, помнишь? До самого конца!

Я говорила:

— Я люблю тебя, я так сильно тебя люблю, милая моя.

Сестра будто начала оттаивать. В конце концов, она уже не сидела, вцепившись в меня, рефлекторно, словно напуганное животное. Она обнимала меня, вздрагивала, словно плакала, только слез не было.

Мне казалось, словно на своих плечах она несет всю тяжесть мира. Я не знала, отчего ей так больно. Может быть, она осталась без Грациниана, а может правление оказалось ей не по силам, может не этого она желала.

Сестра не говорила, и я не заставляла ее. Ей нужно было лишь тепло. Она была моей маленькой, беззащитной девочкой, которой требовалась забота. Я бесчисленное количество раз говорила ей, словно повторяя заклинание, как люблю ее. Все было неважно, даже родители словно были давным-давно, в другом мире. Я так хотела, чтобы ей полегчало.

Она пролежала у меня на руках всю ночь, а заснула под самое утро. Ко мне сон так и не пришел. Я смотрела на то, как занимался рассвет, и слушала, как мерно дышала сестра. Я боялась пошевелиться, боялась нарушить ее покой. Часа через три мне стало казаться, что рука у меня давно отвалилась, и я испытываю лишь фантомные боли. Мне стало так смешно. Я погладила сестру по голове, и она податливо отодвинулась, перевернулась на другой бок.

Мне захотелось сделать ей нечто приятное, и я пошла на кухню готовить завтрак. Отослав прислугу, чтобы они не видели, как неуклюже я управляюсь с едой, я долго решала, что именно приготовить. В конце концов, остановила свой выбор на вафлях.

Сестра всегда любила их в детстве.

Я знала, проснувшись она расскажет мне все, я знала, что постараюсь помочь ей всем, чем смогу. Но тогда, как и сейчас, я могла очень немного. Однажды, еще в детстве, сестра сказала мне, что иногда достаточно только любить.

Вафли получились кривые, но пышные, и я с сочувствием подумала о том, кому придется чистить вафельницу. Я украсила их взбитыми сливками и карамельным сиропом, нарезала фруктов. Блюдо вышло вкусное, уродливое и одуряюще пахнущее. Я заварила нам с сестрой кофе, поставила тарелку с уродцами на ее любимый серебряный поднос и понесла его в комнату.

Сестра сидела на краю кровати, волосы закрывали ее лицо.

— Жадина, — сказала я. — Все эти вафли твои.

Я мягко приземлила поднос на кровати, и сестра повернулась ко мне. Она улыбнулась уголком губ.

— Воображала, — сказала она. — Я тебя люблю.

— Стоит один раз сделать вафли, и…

Но она взяла меня за руку, и я замолчала. Затем сестра взяла нож и вилку, поставила тарелку к себе на колени и осторожно, кусочек за кусочком, принялась есть вафли, словно это был самый лучший деликатес. Я отошла к окну. День был погожий, чудесный день. Я подумала, что сегодня погулять было бы очень даже здорово. Вместе.

Я пила кофе и смотрела, как сестра режет вафли. И чувствовала, что снова способна испытывать счастье. А потом она сказала:

— Мы не взяли Бедлам.

Выражение ее лица было отстраненным, словно она не понимала слов, которые произносила.

Еще она сказала:

— Будет война.

А я еще не понимала, что она разлучит нас и решила, что мы обязательно справимся.

Марциану исполнилось две недели и два дня, когда я решила, что мы вполне можем позволить себе небольшую прогулку в саду. Осень выдалась на удивление жаркая, словно август замер в своем ласковом, старческом тепле. Это была самая нежная осень в моей жизни. Желтизна еще не тронула листья, природа словно надеялась, что холода никогда не наступят, и это было чудесное и отчаянное время, время когда все вокруг охвачено страхом грядущих перемен, которые опаздывают и оттого еще больше тревожат мир.

Я велела накрыть стол в саду, как в старые добрые времена, когда я, сестра, мама и папа, и даже Домициан все еще были вместе. Марциан никогда не увидит своих родственников, у него не будет бабушки и дедушки, не будет любящих тети и дяди. Мне хотелось представить, что у моего сына большая, счастливая семья. Все, что нам оставалось — чаепитие с мертвыми людьми.

Я говорила ему:

— Мой мальчик, твои бабушка и дедушка, дядя и тетя умерли, но мне хочется думать, что они здесь, что они могут посмотреть на тебя. Ты никогда не увидишь их, мой милый, потому что мы не окажемся в одном месте после смерти, и это мое великое горе. Но это не значит, что ты не достоин их памяти, ты — их продолжение. Я люблю тебя.

Мне хотелось рассказать ему сказку о том, кем были его родственники, какой смелой и чудесной была его тетя, как красива и обаятельна была бабушка, и каким строгим и честным был дедушка. Мне хотелось, чтобы он знал — в нем продолжаются чудесные люди, которых я любила.

Он был потрясающим маленьким существом. Сыном, о котором я мечтала, будучи еще маленькой девочкой. Среди принцепсов не было принято самостоятельно заботиться о грудных детях (и я понимала, почему, от недосыпа у меня болели глаза, но усталость не позволяла мне уснуть в редкие моменты, когда это представлялось возможным). Детей отдавали няням, забывая об их существовании примерно до двух лет. Папа говорил, что мы с сестрой долго не доверяли маме, отказываясь поверить, что она как-то с нами связана.