Виктор Рябинин - Жили-были

— Мукомельню будем ставить на Крутоярье вверх по Устюг-реке, прямо за мостом, где дороги сходятся, — как о деле решённом, вдруг объявил Клим после второго полуштофа.

— А где же ещё, если не на въезде в Большие Кочаны? — дружно подпели сыновья своему родному тятеньке.

— Нет, заложим кузню, — положил на всё с прибором жених, не вошедший, правда, ещё во всю родовую силу. — Я уже и с железом в городе сговорился.

Вот с этого всё и пошло вперекосяк. Первым кузнеца приголубил по рылу будущий тестюшка Клим Савватеевич. Да так, что юшка ручьём пошла из зятьюшкиного задорного носопыря прямо на говяжий студень.

— Так его батюшка, чтоб знал наших, — взревели разом Дементий, Софроний и Гавриил. — Не перечь супротив прародителей, — и разом стеной пошли на всё собрание.

А так как кругом были все свои, то вышло от души и без стеснения. Да и сколько можно без дела за столом носом клевать? Раззудись плечо, размахнись рука — и по чужой сопатке без ложного стыда наотмашь. Гулять, так гулять! Вот таким обыкновенным манером все накрепко и перезнакомились в который уже раз. Тем более, что Калистратушка не один припёрся, а с роднёй чуть не до пятого колена. То есть всё по обычаю. Даже батюшка, Фаддей Карпыч, не удержался. Правда, помогал словесно и невпопад:

— Клим, — голосил он из-за божницы, — мы к вам с образами, а вы нам в рыло. Не по-христиански этот хоровод пошёл и куда как раньше срока. Бывать твоей Фроське вековухой. Скажи Калистратушке спасибо, что не девкой помрёт. Вразумил господь сынка на подвиг, а твою-то кто теперь порченой возьмёт?

Зря папашка подноготную тайну выдал на чужом подворье да при неравных силах! Калистрат с Ефросиньей и своей тени сторонились, когда стакивались на грибных да ягодных местах. А тут принародная слава женскому греху. Как стерпеть родственнику?

— И не таковских выдавали, — под потолок взвился голосом Клим Савватеевич и кинулся к свату с деревянным черпаком, как с сабелькой.

Тут-то и вскипел такой заполошный бой, что жениха без памяти выкинули не то что из-за стола, а прямо вон из избы на проезжую дорогу. Чуток оклемался Калистратушка, сел на обочину, поджавши под себя ноженьки, да и заплакал горькой слезой по прибитой зряшно молодости, по сгоревшей в родовой злобе любви. А как припомнил Ефросиньюшку, её лилейное тело и медвяные слова, так и взрыдал в голос, воззрившись на полную луну, что клинилась ядовитым жёлтым глазом в мужицкий прищур сквозь солёную слезу.

Лазарь и Максимилиан шли по одной и той же дороге, однако, навстречу друг другу. Каждый думал о своём, но с верой в победу. Над кем или над чем, ещё в глубине тёмного сознания отчётливо не обозначилось, но каждый для себя самого знал, что верх возьмёт именно он и при любом раскладе сил, едва лишь обозначится супротивник. Так уж было заведено в этом сумеречном мире: для самоутверждения надобно кого-нибудь загнобить! Такова суровая правда жизни в потустороннем мире без памяти.

Оборотень первым обнаружил вампира ещё за версту. Унюхал несвежий запах Максимилиана своим чутким носом. На то и волк, а не могильный червяк! «Вот и свиделись, как не думалось, как не гадалось», — мелькнуло в голове Лазаря. «Вот и посчитаемся за что ни попадя», — тюкнуло в темя у Максимилиана, и враги пошли на сближение. А луна, выглянув в прогалину меж тучами, разгорелась ещё шибче, озарив мёртвым светом место ристалища пакостливой мерзости. Оборотень озверел, выпустив когти на могучих руках и напрягся телом для прыжка, а вампир мраморно забелел заострившимся лицом и обнажил клыки, прожигая красным глазом туманный морок ночи. Ещё мгновение, и напрягшиеся ужасом тела бросятся в смертельные объятия друг друга. Мгновение, и остатки серой шерсти разлетятся по кустам, а лоскуты белой кожи ремнями лягут вдоль дороги.

Однако, бой не грянул, земля не треснула. Воинственную нечисть остановили звуки, не свойственные этой русалочьей ночи. Лазарь и Максимилиан замерли на месте, сторожко прислушиваясь к округе. И выходило по их понятиям, что посторонний шум был человечьего свойства, который следовало немедля устранить. Но как решиться на смертное убийство, если человечишко горько плакал и, видимо, не способен был сопротивляться? Да просто рыдал белугой, доходя до бабьего подвыва и сопливости в подол рубахи. В такой нервной растрёпанности он и ужаснуться не в силах, не то что с ума сойти от страха! У Максимилиана даже аппетит пропал, хотя уже сутки не кровопийствовал, а Лазарь такую слезливую овцу и задирать побрезговал бы и на спор. Ведь даже и у подзаборной твари честь имеется, не говоря уже о потусторонней. Око за око, глаз за глаз, но без слюнтяйства и урона собственного достоинства в глазах противника, раз такой расклад вышел!

— Пойдём, что ли, да глянем на горемыку? — предложил Лазарь, сам дивясь на свои же слова.

— Слезу точит, как по упокойнику, — в тон ответил Максимилиан. — Проведаем для справки, свои-то дела всегда обсудить успеем.

— Тут и говорить нечего. А любопытство всегда утолять надо, если себе не во вред, — согласился Лазарь, принимая пристойный вид усталого путника под, ко времени, потухшим взглядом Максимилиана. Ни дать, ни взять, а просто два припозднившихся в лесу товарища.

Пошли на голос и вскоре наткнулись на Калистрата. Мужик сидел на краю ямы с тухлой водой невдалеке от дороги, безутешно горевал на всю ивановскую, кидаясь соплёй куда ни попадя, и нараспев причитал:

— Ах, милый барин, скоро святки и ей не быть уже моей. Богатый выбрал да постылый, ей не видать счастливых дней. Ах, Ефросинья Климовна, Ефросинья Климовна, знать, не судьба в одном хомуте ходить да приплодом под старость лет любоваться. И не будет у нас ни мукомольни, ни придорожной кузни, а одна родовая междоусобица до могильного креста. И придёт ко мне первому жизненный укорот, потому как твоей родни в разы больше будет, если братьев присчитать. Так что прощай навеки, Фросюшка, и не поминай лихом Калистратушку, — и с этими прощальными словами забитый мужик кинулся в болотину головой вперёд, а ножками в струнку, чтобы безвозвратно застрять в придонной жижи неопрятного болотца. Так и пошёл стрелой до дна, даже не вспугнув привычных ко всему обитателей трясины: каких-то жаб, лягух и краснолапых цапель. Вот так и укатали Сивку крутые горки! Сгинул, считай, человек со свету, как и не было.

Однако, не тут-то было, не закатилась Калистратова звезда до времени за тучу. Максимилиан одной рукой выдернул мужика из болота, встряхнул, словно половую ветошку, и выбросил на сухой берег. А Лазарь строго подступил с допросом:

— Ну, рассказывай, человек, что почём?

— Всё до нитки выложи, — добавил и Максимилиан.

Да не из жалости вылавливали человечишку ночные путешественники из болота, не из сострадания либо сердечной мягкости, просто любопытство верх взяло. От чего это живой ещё паразит может так страдать, если он не в лапах оборотня или под клыком вампира?