Виктор Рябинин - Жили-были

— В болото его! — рявкнул отец Макарий, и сам кинулся помогать братьям стягивать попону с вампиром в гнилое болото.

Успели как раз вовремя, Максимилиан даже не обгорел, но зато потонул словно жернов. Правда, не до конца. Выловили погорельца и распластали на берегу лицом вверх.

— Все дела? — спросили братья разом.

— Как бы не так! Надобно до трёх раз, а там, как бог пошлёт, — прояснил обстановку отец Макарий.

И не успел Максимилиан, или что от него осталось, толком отдохнуть, как полыхнул снова. Тут уже ребята не растерялись и притопили нечестивца безо всякой команды. В третий раз всё вообще прошло, словно по маслу, а когда утопленник на сей раз не возгорелся посреди ягод и чеснока, Дементий, как старший в команде, предложил:

— Отче, может для верности этого упыря сами ещё раз подпалим. А то, мало ли что!

— Да он и так мертвее мёртвого! Ишь, как вытянулся, ухом не ведёт, — не согласился Софроний.

— Видать отмучался. Вон как закоптился, и дух из него не проистекает, — поведал Гавриил, поднеся ладонь к носу Максимилиана.

— Не время ещё панихиду заказывать, не мешайте свершения таинства, — отогнал отец Макарий братьев о распростёртого тела то ли бывшего вампира, то ли уже настоящего трупного нежитя, и все стали ждать результата чудодейства служителя церковного культа.

Ждали долго, но паче некоторых чаяний, Максимилиан не возгорелся, а даже наоборот, дёрнул левой ногой и выплюнул из себя вон кусок болотной жижи.

— Чудо свершилось, — огласил окрестности расстриженный вовремя священник, — иже еси на небеси, да святится!

Всё действо завершилось общим молебствием под управлением Анфимии, а ещё не пришедшего полностью в себя Максимилиана понесли уже на виду у солнца назад в избу и положили рядом с Лазарем, а Таюшке наказали помогать Дуняше в пригляде за женихами. Девушка с радостью согласилась и осталась вместе с сестрой выхаживать бывшую нечисть до полной жизнеспособности.

И ведь вскорости добились своего лебёдушки! Не прошло и месяца, как вознаградилось их долготерпение. Мужи, теперь уже честные, не то что пошли на поправку, а полностью освободились от тенет диавола. Так они прислонились к людскому роду-племени, что хоть мужикам по деревне в пример проставляй. А от прошлого у одного осталась лютая ненависть к похмелью, а у другого один несмываемый загар. Лазарь не пил ни под каким видом даже кваса, а Максимилиан никогда не жарился на солнце, возлюбив всем нутром осеннюю непогод и слякоть.

— Вот ведь, что крест животворящий с нелюдью сотворяет, если к нам с отцом Макарием вовремя с поклоном оборотиться! — любила разносить по округе хвалу всем святым старица Анфимия, не уставая радоваться за внученек.

А и то! На Яблочный Спас Ефросиньюшкка обвенчалася с Калистратушкой, а Дуняша с Таюшкой окрутились с новообращенными Лазарем и Максимилианом, хотя отец Макарий спервоначалу не советовал. Но Клим Савватеевич дело тишком уладил, посулив попу баян и другие щедроты. Так что свадьбы гуляли Большими Кочанами с неделю, никак не меньше. Даже заболотная Килица, где и родни-то кот наплакал, делегатов отрядила на праздник, мол, посмотреть, что зачем и почему в Кочанах дым коромыслом?

Гуляли бы дольше, но присоединились Малые Кочаны, что принудило к двойным расходам на чужедальнюю родню девятого колена. Поэтому свернули празднество ещё до заморозков, но уже по холодку. Сам Клим Савватеич не то что пить, а даже глядеть на стакан уже был не в силах.

Зажили молодые на широкую ногу. Тут же отделились от тятеньки, не забыв родителя поддержать дельным советом на старости лет. Всё сгодиться при семейной жизни в сельской местности. Да и не только присоветовали чего надо и не надо, но и доверили заботу о нём крепким рукам Дементия, Сафрония и Даниила, благо братовья ещё холостяковали. Калистратушка поставил-таки, как ему и грезилось, на развилке дорог кузню, Максимилиан обосновал злаковую мукомольню, любивший всё белое, вплоть до погребального савана, а Лазарь стал промышлять скорняжным рукомеслом и валяными сапогами, имея тягу к шкурам и шерсти. Этим и процветали дружные семейства, между делом плодясь и размножаясь. А что до первоначальных капиталов, как что тебе за оборотень, тот же вампир либо простой ухарь на извозе без живой деньги? У каждого запесец найдётся. Ведь под горячую руку не только нищеброд, но и состоятельный клиент попадается. Тогда только и успевай казну до чёрного дня копить то ли в скиту, то ли в логове, то ли в избе под притолокой.

Герасим пошёл топить Муму в чём был: в болотных сапогах и телогрейке. Кончилось его терпенье! Только с утренней зорьки пришёл, улов на ивовом пруту у крыльца бросил, жену кликнул:

— Алёна, почисть рыбу на уху.

А как в избу вошёл, чтоб вздремнуть чуток до ночной смены, следом крик:

— Герасим, а рыба где?

Взошёл назад на крыльцо, чтоб неразумной улов показать, глядь-поглядь, а рыбы-то и нет. Ни подлещиков, ни уклейки, ни щурёнка, чем особо рыболов ещё на берегу сам собой гордился. Ну, как корова языком! Но главное, рядом ни соседей, ни малолеток, ни даже кота Фросика, который и так под хозяйским столом разожрался, что на рыбку вовсе ноль внимания. Один Муму под крыльцом таится. Его со щенячьего детства сучьим именем окрестили, толком не разобравшись в собачьей принадлежности. Так и осталось, так и прижилось по всей деревне. Герасим для успокоения нервов под порожек даже заглянул, а там — на тебе, одна рыбья чешуя и огрызки от хвостов! Сожрал псина всю рыбацкую отраду. Так ведь хотя бы с голодухи, с недокорма. Так ведь нет!

— Ты, зараза, что это удумал? Бараньих костей не хватает либо куриного потроха? — ещё без злого умысла спросил Герасим пса.

А Муму нагло глаз щурит и хвост презрительным поленом держит, даже раза не вильнул ради собачьего уважения. Совсем принаглел. А ведь не любит рыбу, особенно сырую. Назло ведь сожрал, видать, за вчерашнюю трёпку, когда он петуха зарезал ради смеха. Это сосед Петька его на птицу науськивал. Мол, какой ты охотник, если даже ворону не поймаешь, которая по двору хозяином гуляет? Вот Муму и доказал на петухе, какой он отчаянный зверолов. Затоптал голосистого до смерти, понимал ведь, зараза, что тот не ворона и никуда не улетит, кроме изгороди, да и то не надолго.

Словом, затолкал Герасим своего Муму в мешок и пошёл на реку наказывать за вредность, то есть топить и тоже насмерть. А кобелёк сметливый был, словно немецкий овчар, да и от хозяина ума набрался за время совместной жизни. То есть заранее догадался о своём смертном часе. Поэтому ещё в мешке притворился мёртвым, мол, издох с горя от разрыва сердца.

Вытряхнул Герасим из заплечной тары нерадивого пса, подивился его скорой смерти, репу свою почесал и говорит над усопшим трупом: