Виктор Рябинин - Жили-были

— Дядя, — обратилась Маша к знатному охотнику, — а в кого вы во дворе стрельнули? Может жив ещё, если в фельдфебеля?

— Солдатню, Мария, Михайло Потапыч ещё третьего дня без ружья разогнал, а салют давали ради хозяина, — и он кивнул в сторону Старика, — так как он не праздновал труса под лавкой, а смело пошёл в разведку на врага, не таясь в отхожем месте.

Старый согласно закивал остриженной под горшок башкой, а собравшиеся ещё больше его зауважали и стали сами подливать хозяину из хмельного кувшинца. Тем более, что новые плисовые штаны были ему к лицу и безо всякой сырости.

Праздновали снятие блокады до самого дна. А когда прикончили старухины настойки для притирания, гости поняли, что пора и честь знать. После до времени совесть не позволяет всего этого стали держать совет: кому, как и зачем? Решили, мол, кто куда, но по своим интересам.

Старик со Старухой оставались доживать век в своём родовом гнезде, тем более, что мишка подогнал пригодную к растёлу бурёнку прямо к хлевам, которую старая в тот же день и раздоила. Мальчик-с-пальчик тоже не стал менять насиженное место на лесную свободу, оставаясь полным хозяином хлебных крох на столе. Колобка с Ёжиком никто и не спрашивал, тем более, что первый перестал умствовать и его употребили в пищу домашние животные, а второй укатился в буераки, так как был несъедобным. Машу-растеряшу унёс в своём коробе медведь для передачи родне вместе с пирожками. И девушке ничего более не оставалось, как верить в свою яркую планиду и счастие не за горами. Кудеяр же со Зверобоем так за рюмкой спелись в одночасье, что подались вершить революцию среди народов Крайнего Севера, лишь бы не работать, как заботливая пчела. До того они по каторгам и охотничьим угодьям свободным духом пропитались, что вознамерились распространять его вкруг себя, пока достанет сил и разума.

Вот и делай один другому добро, не ведая как с этим богатством потом расхлебаться. Жили старики себе без забот в затишку у старости, а тут на тебе, целая корова, обслуги всего-то один Мальчик-с-пальчик, а окочуриться совесть не озволяет.

Умирает как-то раз от старой старости граф Сигизмунд Творичевский. Из последних сил призывает он к смертному одру своих сыновей и говорит:

— Дети мои! Я уже не молодой и дни мои сочтены. А посему должен я открыть вам страшную родовую тайну: вы не дети мои, а я вам не граф, — с этими последними словами он откинулся, и подушка бережно приняла в своё чрево его седовласую голову.

Сыновья, числом до четырёх, решают, что родитель свихнулся на склоне лет и зовут в замок с визитом домашнего врача и дипломированного аптекаря месье Теодора Вольцмана. Учёный лекарь, обнаружив в отходящем признаки жизни, сделал ему кровопускание, а домочадцам велел готовиться к соборованию и немедля посылать нарочного за душеприказчиком ради оглашения последней воли его превосходительства. Все эти указания скорбного ритуала незамедлительно были исполнены. Когда же благородное собрание полностью явилось налицо, поп сходу ославил графа причастием по всем церковным канонам и наложил на него епитимью с целью врачевания души. Миряне хором отпели Сигизмунда на весь приход, прозвучав благолепно в тональности ля минор, а жёны-мироносицы сей же секунд отправились затевать поминальную кутью и стряпать заливную белорыбицу под вишнёвую наливку. Страдалец в ответ на такое внимание к своей персоне даже порозовел с лица и дал знак оглашать завещание в голос.

Документ был составлен весьма основательно и подробно, поэтому потребовал от собравшейся почтеннейшей публики полного напряжения сил, нервов и слуха. Граф к главному, для чего собственно и пишутся завещания, подходил исподволь и со светской ленцой. С первых же слов своего назидательного манускрипта он погружал благодарного в надежде своей слушателя в печальное детство без начального капитала.

Выходец из простой семьи силезских ткачей, отрок и помыслить не смел о титулах, придворных балах и тугой мошне. Слоняясь под стенами чужих замков и подворий, младой Сигизмунд смотрел на мир через розовые очки, которые смастерила ему жалостливая бабушка Соломея из осколков мозаичных окон костёла кармелиток, дабы ребёнок хоть как-то радовался жизни в условиях безутешной бедности. Поэтому он часто останавливался в задумчивости под сенью дубрав, часами наблюдая движение полуденного светила или купание в пруду голых монашек. В те сладкие минуты отдохновения вдали от родительского пригляда, Сигизмунд предавался детским подручным шалостям, втайне мечтая о сытой жизни в кругу собственной семьи и женской прислуги. И за это заслуженно нёс телесные наказания по субботам от отца, как никчемный отпрыск рода ткачей по батюшке Исидору и рудознатцев по линии матушки Феропонты фон Штульц. Но зато когда будущий граф вошёл в зрелую силу, он уже сам без устали гонял по злачным местам не только что родителя, но и его закадычных друзей, потомственных такелажников и кустарей.

В этом самом месте один из братьев, некто Софроний, как бы торопясь на отходящий дилижанс, громогласно воскликнул, всплёскивая руками:

— Нельзя ли покороче и без прелюдий? — но его тут же пристыдили старшие братья физическим способом и юный наследник сразу смолк, потеряв дар речи, а слушание дела между тем продолжилось.

Итак, не успел Сигизмунд или Мундик, как его ласково называла матушка, в полной мере насладиться беззаботным детством, как нежданно для себя впал в отрочество. Само по себе время прекрасное и полное радужных надежд, но требует от недоросля тяги к познанию опыта предыдущих поколений. Слава богу не всех, а хотя бы породившей тебя родни, кои держатся ещё в памяти сородичей. Поэтому определили наследника в приходскую школу иезуитов первой ступени. Но вскоре, не видя в этом толку и ответного рвения ученика, засадили за ткацкий станок с твёрдым уроком суточной выработки за хлебный паёк. И дело сдвинулось с мёртвой точки. Уже через полгода Мундик сам запросился за парту и вскорости стал первым номером во всём классе. Дальше — больше. Представляя мысленным взором пред собою орудие труда, от станины до челнока, Сигизмундик так заразился тягой к знаниям, что даже дед фон Штульц, владелец обогатительной фабрики руды и мошны, простил дочери Феропонте тайное венчание с неимущим ткачом Исидором и стал оплачивать обучение внука в университетах Кракова и Вильни. Так бы и тянул в лучших лабораториях научную лямку бакалавра Сигизмунд, теша профессорские надежды деда, кои впервые на гинекологическом древе фон Штульцев готовился оправдать внук, пока не открылась учёному бакалавру простая истина. Очень простая по своей жизненной позиции. Да будь ты хоть трижды учёным академиком или пехотным генерал-аншефом, открой новый закон механики или даже звёздную туманность, но так и останешься побочным плодом цивилизации, а не хозяином положения ещё при этой жизни, как вопиют выпавшие из веры еретики. То есть, надо подгребать в клан власть предержащих и сравняться с ними. Тогда тебе не будут страшны никакие препоны и прочие дурацкие законы подконтрольного плебса. И будешь вечно непотопляемым цветком в проруби жизни либо не убиенным гнусом на живой плоти, что так и этак хорошо и отрадно.