Виктор Рябинин - Жили-были

С первым рассветным лучом, ближе к полудню, наследники и праздно любопытствующие вновь со вниманием принялись слушать душеприказчика, заключая пари за исход дела.

Оказалось, что когда граф Сигизмунд полностью разочаровался во власти капитала, а Брунгильда начала тяготиться несчастным видом супруга, старый де Билл выкупил для зятя офицерский патент и в чине лейб-гусара полка кирасиров колониальных войск спровадил Сигизмунда на войну с сарацинами прямо под Сиракузы. Солдатка Брунгильда даже не взмахнула вослед воину кружевным нашейным платком, не то чтобы организовала достойные проводы идущему на смерть, вплотную занимаясь обустройством безмужнего быта на широкую ногу.

И завертелись для лейб-гусара годы, полные пороха, шрапнели и военной хитрости во имя спасения. Он кочевал с фронта на фронт, из окопа в окоп, получая ордена и теряя товарищей, пока не оказался в русском плену где-то под Херсонесом. Вот только тогда и смог наконец-то полноценно отдохнуть ветеран, с ног до головы покрытый славой и доблестью. Но недолго, ибо через пяток с небольшим лет седого от переживаний кавалера сняли с лесоповала за Уралом и обменяли на знатного маркитанта и разведчика маиора от инфантерии Кондратия Орехова-Зуева. Обменяли в назидание потомкам, как на исторический памятник побед и поражений Армии Её Величества.

Тяжело и непросто привыкал Сигизмунд к оковам мирной жизни в замке Орли. На государственную службу отставного солдата не тянуло, а от его услуг, как волонтёра по поимке матёрых дезертиров, Департамент по набору рекрутов вскоре вынужден был отказаться и указать вольнонаёмному графу на дверь. Сигизмунд брал взятки у призывников за инвалидность вместо повинности, в чём и был уличён конкурентами в больших чинах. А как было не мздоимствовать человеку, который даже в суровых условиях военного быта не скупился на содержанок походно-полевого назначения? Ведь в родных пенатах Сигизмунд обнаружил плесень и тлен. Полного запустения не было, так как родовые земли ещё плодоносили исправно, а шерстобитная фабрика хоть и дышала на ладан, но всё же приносила доход с процента от аренды, хотя и без былых дивидендов. К этому времени глава рода досточтимый хер Зондерфогель отошёл от дел по причине быстротечной старости, а Брунгильда с хозяйством не справлялась. Да и сама она была уже не та, поистрепавшись в разлуке с мужем. Время свое в основном коротала в светёлке, делясь нажитым опытом с приживалками, заскорузлыми от времени кармелитками и просто любопытными девками с хоздвора. Сыновья же графа, числом никак не более четырёх-пяти, отца признали сразу, ибо даже цветом удались в батюшку. Кроме, как вскоре выяснилось, самого младшенького, отдававшего некоторой синевой по телу, словно арапчонок с берегов Нила. А что касаемо дочерей, то все они были в мать, то есть своим обустройством конституции на отца никак не походили. Сигизмунд детей тоже сразу полюбил, со всеми перезнакомился, не мешая Брунгильде вспоминать об их натужном рождении в обозах, как правило, прифронтовой полосы. Таким уступчивым и незамысловатым образом Сигизмунд остался графом и почётным членом парламента. А когда патриарх де Билл приказал долго жить, Сигизмунду уже не хотелось менять под старость лет свою привычную личину. И жизнь продолжилась в спокойном русле. Без псовой охоты и маскарадных балов, но с неизменным штруделем за столом и послеобеденной дрёмой. Брунгильда, до времени надсадив свои женские силы, графа не домогалась, довольствуясь мечтаниями о прошлом. Детки разного помёта не досаждали расспросами о боевых подвигах на полях, как это случается в менее устоявшихся семьях, а девки так и вовсе обходили стороной деда, боясь ненароком сбить с ног своею мощной статью или нанести другой какой душевный урон. Да и сам старый боевой конь не лез в чужую борозду, довольствуясь тем малым, что оставила Брунгильда, уйдя в монастырь, когда угасшие телесные желания лишили её смысла жизни.

— О, матушка! — возопил при оглашении этих строк младшенький Фархад, потрясая чёрными кудельками на опрятной головке и воздевая над нею коричневые кулачки. — О, матушка, — повторил он, и, не зная, что говорить далее, сбивчиво пролепетал явно с чужого голоса:- Матерь наша первородная! Мы будем вечно поминать тебя в молитвах наших, как и ты нас во своих.

Тот же час после этих высоких слов, по залу, на порыв юной души, пронёсся ропот одобрения, и даже с синюшных уст графа слетело некое подобие печальной улыбки, как потом утверждал мосье Вольцман, готовя инструментарий для нового кровопускания с яремной вены.

Из последующего текста завещания явствовало, что граф не приумножил состояние рода де Биллов из Орли, благодаря своему презрению к статской жизни. Это с одной стороны, тогда как с другой Сигизмунд постиг, что прожил жизнь впустую, поставив не на ту лошадку. Брунгильда понесла галопом в три креста в обратную сторону, а он же, ничтоже сумняшеся, променял светоч знания и рукомесло предков на золотую пыль и недоуздок власти. Ни чем в полной мере не овладел, а душу загубил.

Далее к делу был приобщён собственноручно писаный отчёт Сигизмунда о его паломничестве по святым местам и житии в скитах в качестве старца и отшельника Иеремея. Вот таким странным образом Сигизмунд спасался от мирских забот и долгов несколько лет, не ропща на бытие под спудом молитвенных бдений, и лишь нужда и голод заставили возвернуться старого графа на родное подворье. Семейство же на сей раз приняло Сигизмунда прохладно, как лишнего едока, но когда он намекнул, что его завещание с лихвой обогатит всю родословную до пятого колена, домашние стали к нему относиться хорошо, как к пустому месту, то есть не чинили схимнику ни вреда, ни пользы. Тем более, что обещанное изобилие с каждым часом, насильно прожитом старцем, всё ближе подплывало к рукам наследников…

И тогда, оставив после себя неисчислимое духовное богатство в виде неприходящих ценностей, граф Сигизмунд тихо отошёл. И всё бы хорошо, но родственники его догнали…

На шестой, укороченный рабочий день, то есть в самый канун окончания седьмицы ради безоглядного отдохновения, Создатель по собственным лекалам изваял из белой глины человека Адама и поместил его в райских кущах благословенного Эдема. В то время на земле не было места краше и спокойнее междуречья Тигра и Евфрата: ни хищного зверя в тенистой чаще, ни стервятника в лазури небес, ни зубастой щуки в прохладных струях прозрачных рек. А о побочном продукте развития жизни в виде зависти, подлости, навета и сплетен не могло быть и речи. Вот и сидел Адам в неколебимом гордом одиночестве среди орхидей и левкоев, разгонял розовыми ступнями лилии по глади вод, воспарял мысль к звёздам, не зная повседневных забот и труда. То есть жил в полной праздности и непроходимой лени, не ведая края лет и износа организма, зато в обоюдной гармонии с природой и Творцом.