Ефим Гаер - Спрятанные во времени

Скорее всего, изначально коридор предназначался для слуг, обязанных принять у барина шубу, подать перемену блюд, собрать с барского стола, и мгновенно раствориться, ожидая следующих велений. Теперь в нем хранился музейный хлам, миллион засохших пауков да обитало семейство кошек, совершенно одичавших, метавшихся под ногами. Это было их царство, их неприкасаемая территория, на которую высадился вдруг, изнывая от изжоги и скуки, вражеский двуногий десант.

В полоске света мелькнула тень, быстрый шорох и чей-то предсмертный писк. Сверху, с губы карниза раздалось недовольное урчание. Илья счел за лучшее, пригнувшись, прикрывая лицо руками, быстро проскочить мимо. Кто знает, во что превращаются кошки в музейных закоулках, и какого становятся размера? На счет дурного характера сомневаться не приходилось. Подцепив с грохотом в потемках ведро, он миновал угрожающий перешеек и продолжил путь в неизвестность, стирая паутину с лица.

Еще одна лестница, шаткая и скрипучая, увела его вверх, где слышались женские голоса и остервенело печатала машинка, вторая спустила вниз, где что-то капало и журчало, третья — в неведомую подсобку, где, по звукам, возились двое (Илья глянул в выбитое окно, покраснел и деликатно удалился, отметив про себя на счет электрика).

Все страсти и грехи этого мира оказались зримы ему как бы некому бесплотному духу, витающему по замку. Прорезавший здание коридор становился то шире, то уже, спускался, поднимался, бессчетно поворачивал, и ни в какую не желал прекратиться. Иные его части были до потолка заставлены ящиками, там и тут стояли шкафы с моделями из папье-маше, подшивками и какой-то посудой… стремянки, фанера, доски… и пыль, пыль, пыль.

Он все шел и шел, и уже мерещилось, что теперь никогда не выйти, что он так и сгинет здесь, отделенный от мира лишь зыбкой стенкой. Однако, как нас учит наука, все имеет размеры и все конечно, даже Великая стена в Поднебесной. Завершался этот продолжительный лаз выводком несгораемых шкафов, за которыми была дверь, запертая изнутри на щеколду. Илья, вдоволь насладившийся зазеркальем, с облегчением шагнул за нее, и, щурясь от света, оказался на просторной площадке, с которой сбегала вниз широкая каменная лестница — такая же запущенная, в трещинах и потеках, как все вокруг.

Вероятно, лестница эта, ведущая во внутренний двор, раньше была парадной: кольца от испарившейся бесследно дорожки, обрубки резных перил, потолок с лепниной, на стенах — остатки цветной мозаики, изображавшей сцены древнегреческих мифов. Во всяком случае, Геракл с рахитичным летящим из кустов львом был узнаваем даже для дилетанта. Если представить себе, как это выглядело раньше… Странно было видеть такое расточительство, тем более в стенах учреждения, созданного оберегать прошлое для потомков, но — увы, увы…

Облик этого места разительно контрастировал с символикой диктатуры пролетариата, в чем, видно, и состояла причина ярого небрежения им и его упадка. Все здесь безмолвно кричало о том, что лишь недостойный невежда может подать к обеду белое сухое после красного полусладкого или не знать французского.

«Сколько ж мы потеряли вечного, пытаясь обрести новое», — философично посетовал Илья, разглядывая Геракловы распущенные вихры. Герой не обратил на него внимания, поглощенный ловлей коротколапого льва, у которого не было ни шанса.

Затем М. спустился вниз — до заколоченного досками выхода. Развернувшись, пройдя под изогнутым пролетом, «на удачу» толкнул массивную створу, которая нехотя поддалась, и оказался на пороге длинной двухсветной залы, от вида которой перехватывало дыхание.

Часть окон в ней были намертво забита фанерой, сквозь оставшиеся сочился тусклый окрашенный цветными стеклами свет, превращавший залу в подводный фантастический мир, заселенный неподвижными фигурами. От входа во все стороны и до противоположной стены пространство в ней занимали тесно расставленные фигуры. В иных местах между ними не осталось даже прохода — помещение явно не предназначалось для показа, а использовалось как скопище «старорежимного хлама», к которому, видно, относилось все, что успело накопить человечество. Пол, кроме узкой тропинки в центре, был густо покрыт пылью — ровеснице пещерной живописи.

Илья вошел, притворив за собою дверь, и медленно двинулся между разновеликих статуй, озираясь как турист в джунглях. Дальние, тронутые основательно паутиной, терялись за пьедесталами, головами и торсами ближайших, за ветвями их рук, мечей и простертых жезлов. Богиня в шлеме взирала с укоризной на возню обнаженных борцов, сцепившихся в каком-то интимном действе; вепрь хватал за бедро свирепого мужика с копьем; пастушок, подмигивая крестьянке, играл на обломанной свирели с явным расчетом на поцелуй… Целый мир был втиснут в эту заброшенную галерею, и всяк вошедший невольно становился ее частью.

Как сомнамбула Илья прошел сквозь неровный строй, стараясь ничего не задеть. Добравшись до середины прохода, со всех сторон окруженный застывшими фигурами, он, сам себя удивив, испытал какой-то животный ужас, и готов был бежать оттуда, сломя голову, лишь бы самому не окаменеть среди статуй, не видеть бесконечную чреду теней, которым они были свидетелями, не слышать шепот сгинувших поколений. Разум его на мгновение помутился, так что он — случайный комок живого среди каменного безмолвия — упал на колени и зажмурился.

Какое-то время он стоял так, стараясь уцепиться за нить рассудка, пока птичий свист за окнами не привел его снова в чувства. Стоило вновь посмотреть туда, на цветной витраж, озаренный солнцем, — морок расточился, на его месте осталась лишь эта запруженная как трамвай зала, полная старых статуй, забытая на полу газета и терпкий запах каменной пыли.

— Я рехнулся! — громко сказал он сам себе, и резко с вызовом распрямился, угодив теменем в свиток какого-то римского протектора, недовольного восстаниями плебеев.

Илья погрозил протектору кулаком (видимо, от лица всех плебеев), и пошел дальше, наметив целью темную высокую дверь в конце — сестру той, через которую оказался здесь.

— Как пить дать, она заперта еще с семнадцатого, и за ней — мумия старого графа у карточного стола, — бодро сказал он, решив, что разговор с собой — лучший способ поддержать сокрушенный дух.

Душевные масти горожан вообще пребывают в хроническом авитаминозе, а тут еще эти полеты во времени и дворцовые тайные коридоры…

— Подумать только, — качал головой Илья, всматриваясь в диковинного грифона, — да все, что выставлено там наверху, не стоит сотой доли того, что брошено здесь как ненужный хлам. С ума сойти! Идиоты!

Тут он живо представил бесформенную, словно вылепленную из глины фигуру Вскотского в черном нахохленном пиджаке. На фоне напряженного торса дискобола, созданного древним гением, она напоминала…