Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

— Не смешно, — отозвался он — сначала (почему-то) на миншийском. Потом исправился и с извинениями повторил на ти'аргском.

Смешного мало, на самом деле. Он ведь тоже не знает, зачем бросил всё и сбежал вслед за Лисом…

И что будет делать, когда — не если — Лис покинет его. Когда заберёт с собой золото солнца, и шёпот океана, и лиру со злобными шутками. А заодно — отчаянную, захлёстывающую с головой любовь к жизни.

Наверное, всем людям (да что там, всем смертным) свойственно совершать бессмысленные поступки. Зачем? Даже Прародитель вряд ли объяснит.

— И мне не хочется убеждать драконов помочь лорду Иггиту, — уже спокойнее прибавила Уна. Видимо, приступ откровенности подходил к концу. — Так мы развяжем новую войну, и она будет страшной… Король Хавальд слишком силён. Ти'арг потонет в крови, — она покачала головой. — Никогда у меня не было желания влезть во всё это.

А у меня и подавно.

Неужели Уне всё-таки не чуждо высокомерие и она не видит очевидного — что Шун-Ди помогает ей только из-за Лиса и ради него?

— Ты всё равно не можешь управлять «коронниками», ибо их воля прочна, а убеждения просты, как… — Шун-Ди замялся, подбирая достойное окончание для оборота. Временами он забывал, что вне Минши таким образом лучше не говорить. — …Как преданность собаки хозяину. Они хотят отвоевать свободу Ти'арга и будут идти к этому — до победы.

— Или до смерти, — мрачно уточнила Уна.

Шун-Ди кивнул.

— Именно. Поэтому, каким бы ни был итог наших переговоров на западе, лорд Иггит рано или поздно поведёт своих людей против наместника. В этом я не сомневаюсь. Так что не тяготись чересчур сильно.

Иней взлетел с колен Уны и вмиг очутился под потолком каюты — лишь сверкнула чешуя лап.

— Не стану тяготиться. Пусть я не могу управлять «коронниками»… — голос Уны вильнул, а в её чертах Шун-Ди вдруг почудилось что-то от Лиса. — Они тоже не могут управлять мной.

Время тянулось однообразно и бессодержательно. К полудню, ближе к концу Часа Обезьяны, Шун-Ди поднялся на палубу вместе с Уной: они смотрели, как Иней парит над волнами, точно диковинная чешуйчатая чайка, и путается крыльями в канатах, когда его угораздит попасть в паруса. Паруса были ослепительно-белыми, без единого пятнышка — совершенными, как и всё судно. От ветра они равномерно надувались, подобно щекам великана, — и, являясь чем-то иным, нечеловеческим, навевали жуть.

Русалок, влекущих корабль, не было видно. Лорд Ривэн бродил вдоль палубы, то вслух считая шаги, то нервно почёсываясь; он был бледен и нередко прикладывался к кубку с вином — приметы морской болезни, которые Шун-Ди разглядел уже в первую ночь плавания. Странно, когда богатый и опытный политик не переносит моря: ведь ему не раз, наверное, доводилось совершать подобные путешествия — пусть даже по рекам Дорелии, между городами… А впрочем, не ему об этом рассуждать, спохватился Шун-Ди. Не ему — безродному человеку с пером павлина, выжженном на лице, — гордиться чем-либо перед лордом, который к тому же занимает столь высокое положение в своём королевстве и которого окружает гремящая гонгом слава. Перед тем, кто осмелился бросить всю свою жизнь — все хочу и должен — ради того, чтобы помочь дочери старого друга.

Куда более благородные и осмысленные мотивы, чем у него самого… Шун-Ди вздохнул и тактично отвёл взгляд от лорда, терзаемого тошнотой.

Лис стоял на корме в обнимку с лирой и лениво перебирал струны, напевая что-то себе под нос. Судя по недовольству слушавшей его Уны, песню он опять подобрал или слишком смешную, или слишком честную. Ветер доносил до Шун-Ди не всю мелодию — лишь отдельные ноты, дремотные и скользящие стоны струн, — но этого было достаточно, чтобы узнать ту обманчиво-ласковую насмешку, с которой умело вёл себя только Лис. Сегодня он нацепил поверх ти'аргской рубашки безрукавку из красного бархата. Это делало его похожим не на менестреля, а на младшего сынка лорда, проигравшегося в кости, миншийское тианго или (о глумливая реальность…) в «лисью нору».

Уже в песнях Лиса, которые Шун-Ди слушал на западе — под флейту одного из участников посольства или под простую дудочку, вырезанную из тростника, — была какая-то таинственная сила. Возможно, они сливались с мелодией Лиса в целом — с ритмом его дыхания, речи, человечьей походки и поступи точёных золотистых лап… А возможно, Шун-Ди так только казалось. Как бы там ни было, Лис всегда жил в музыке, сам был музыкой — включая дни, когда выслеживал мышь в подлеске, и ночи, когда зубами переламывал шею куропатке или вороньим птенцам. Это отдавало чем-то прекрасным и невыносимо печальным.

Лис прервал песню, вытянул длинную шею и прищурился, внимая словам Уны. Та говорила быстро и тихо — Шун-Ди не разбирал. Покивав, Лис дёрнул струну с самым низким тоном; звук угрюмо растворился в плеске волн.

— О, догадываюсь, кто это может быть… Интригующе. Интригующе и волнующе.

— Почему? — Уна потёрла худое плечо под рукавом блузы. Ветер швырял её волосы в лицо Лису, но тот и не думал подвинуться.

Почему-то от этой подробности Шун-Ди стало неприятно — точно от едва ощутимого изъяна, закравшегося в узор на шёлке или в гайю. Ответ Лиса слушать не хотелось. Он снова развернулся к перилам. В воде мелькнула бледная, изящно прогнувшаяся спина под кипой зелёных прядей… Вот и они.

— Шун-Ди-Го! Отчего ты сегодня один, как сумасшедший отшельник?

Шун-Ди проигнорировал окрик Лиса. Вмешиваться в чужие разговоры — дурное дело, причём не только согласно учению Прародителя. Притвориться, что не расслышал из-за ветра. Да, точно.

— Шун-Ди Благовоспитанный и Благонамеренный! — не унимался Лис; его голос, звонкий и вместе с тем мягкий, разнёсся над палубой. — Чем ты так занят? Считаешь овечек из пены?

Как жаль.

С улыбкой досады Шун-Ди обернулся: Лис махал ему, ухмыляясь во весь ряд ослепительно-белых зубов. Устоять против оборотня — дело нелёгкое; и он сдался.

— Овцы часто возникают у тебя в речи, — отметил он, приблизившись. Белые доски ни разу не скрипнули под ногами. — Тоскуешь по ти'аргской ягнятине?

— Скорее уж — по ти'аргским трактирщицам, — Лис подмигнул. Уна осталась невозмутимой и смотрела строго на Инея. — Ягнятина в Дорелии куда сочнее, как и трава на пастбищах… Не так ли, милорд? — он окликнул лорда Ривэна, сложив руки у рта, и Шун-Ди понял: этот сбор — неспроста. Лису надо сообщить что-то им всем, иначе он охотно продолжал бы любезничать с Уной — хоть до самого Часа Соловья, до глубокой ночи.

— Беседуете о Дорелии?

Лорд Ривэн тоже подошёл и затравленно улыбнулся, борясь с тошнотой. Вблизи было видно, что на щеках у него появились ямы, а глаза обвели тёмные круги.