Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

— Скажи, что Лису нужен целитель, — замороженным голосом произнесла Уна. — Скажи это. Сейчас же. Он ранен в голову.

Нет, всё. Это уже слишком.

Шун-Ди покорно сказал всё старику по имени Паретий, а потом обернулся и бросился на колени, чтобы помочь Уне придержать голову Лиса. Она приложила к его виску платок, который уже пропитался кровью; голова Двуликого запрокидывалась, а глаза были плотно закрыты. На шее, над смуглой ключицей, наливался багровый синяк. Лис дышал, но часто и очень слабо.

— Лис, очнись, — на языке оборотней пробормотал Шун-Ди, чувствуя себя полным дураком. — Лис. Лис, слышишь? Посмотри на меня. Пожалуйста.

Его уже не волновало, что подумают Уна, притихший Тим, дорелиец и, тем более, кентавры. Паретий-Тунт отдавал кому-то распоряжения своим гулким голосом; слышался топот копыт. Солнце мягко светило среди облаков, а трава шелестела от ветра, как покрывало, полное зелёных колосков, тысячелистника и вереска. На вереск рядом с Лисом попали алые брызги. Ничего не существовало для Шун-Ди, кроме этого обескровленного, с обмякшими чертами лица; серьга в ухе Лиса теперь тоже стала красной и липкой, и его волосы, и…

— Хватит трещать, Шун-Ди-Го. От твоей болтовни голова болит больше, чем от копыт этого парня.

Лис усмехнулся разбитыми губами; под веками жидкой смолой загорелись глаза. Шун-Ди убрал руку из-под его шеи, сдавленно засмеялся, но смех перешёл во всхлип. Уна поспешно поднялась с колен; лорд Ривэн сделал вид, что поглощён видом стоянки и обступавших их (на безопасном, впрочем, расстоянии) кентавров. Его чувство такта оценили бы даже в Минши.

— Всегда считал, что с гостеприимством у лошадок проблемы, — Лис приподнялся на локтях. — Донимают нудятиной о своих степях и отвратной едой из травы. Хуже, чем кезоррианцы, когда примутся обсуждать, какая прекрасная у них кухня, вино и погода… Те хотя бы не лягаются.

— Так ты в порядке? — спросила Уна, разом охладев.

— Как видишь, миледи. Но, если бы ты продолжила плести своё исцеляющее заклятие, — Лис осклабился, — этого нельзя было бы гарантировать. Делаешь это впервые, так ведь? В следующий раз ставь опыты на ком-нибудь другом.

Уна оскорблённо побледнела и скрестила руки на груди. Иней фыркнул, потеряв к раненому всякий интерес, и вновь подлетел к хозяйке.

— Я думала, что ты умираешь!

— А, то есть это единственное основание? В случаях менее серьёзных Тоури до подобного не снисходят?

— Придержи язык, когда говоришь о Тоури, менестрель, — сухо сказал лорд Ривэн. Шун-Ди встал; он впервые слышал, что дорелиец обращается к Лису в таком тоне.

Опять затопали копыта; молчаливый лучник и вороной Лурий-Гонт (наконец-то — с искренне виноватым лицом) подскакали, держа сплетённые из веток носилки. Кучка пожилых кентавров — не моложе Паретия-Тунта, но не столь статных — обеспокоенно шепталась у ближайшего большого навеса. Шун-Ди попытался разобрать слова, но ничего не понял. Неудивительно: если местные жители говорят друг с другом, а не с чужаками, они старательно оберегают свою речь. Хотя ему встречались кентавры-педанты, любители старины, считающие разнообразие говоров чем-то вульгарным (возможно, Паретий тоже к ним относится), они охотно прибегали к ним, когда важно было провести незримую границу «мы — они».

— Вы сможете поднять своего друга? — спросил Паретий-Тунт, задумчиво пропуская между пальцами серебряную паутину бороды. — Мы отнесём его к целительнице. И не бойся так, толмач с востока: Двуликие — на редкость живучие твари.

И Шун-Ди, и лорд Ривэн готовы были тащить Лиса самостоятельно, но кентавры молча выхватили у них носилки и мелкой рысью поскакали в глубь стоянки. Толпа расступалась перед ними. Лис почёсывался и что-то ворчал, покачиваясь на своём ненадёжном ложе: наверное, возмущался тем, что ему не позволили встать. В этом Шун-Ди с кентаврами был полностью согласен — мало ли какие кости этот скудоумный Лурий мог сломать своими копытищами…

— Они носят всё это с собой, когда перекочёвывают с места на место? — тихо спросила Уна, косясь на навесы разных оттенков зелёного и коричневого. Большие, семейные, и поменьше, для одиноко живущих кентавров, они раскинулись по равнине, как приличных размеров военный лагерь. Наверное, её пугает эта широта и открытость — особенно после лесной деревушки боуги под холмом, с её соснами и светлячками. Там всё, вплоть до гадалки Шэги и исполинской божьей коровки, напоминало сказочный сон; здесь приходилось возвращаться к реальности — к её оружию, недоверию, противоречиям… И крови. Ужас до сих пор не выпустил Шун-Ди из своих скользких зловонных объятий; он всё ещё был там, над Лисом, который казался мёртвым.

— Да. Ни разу не видел перехода, но, думаю, всё это легко складывается и сворачивается, как только иссякают запасы травы, — так же тихо ответил он. Иней, летевший над Уной (на плечо к ней он пока умещался, но, видимо, стал слишком тяжёлым), по-приятельски тяпнул его за рубашку. — Кентавры живут так тысячелетиями.

Уна кивнула. Она явно старалась не смотреть на кентавров подолгу, но не могла себе в этом отказать. Шун-Ди не винил её: помнил собственные чувства в тот день, когда сам впервые увидел людей с лошадиными ногами и крупом. Их не знали даже миншийские легенды — в отличие от ти'аргских и дорелийских, — поэтому тогда он всерьёз испугался, что сходит с ума.

Кентавры, впрочем, тоже еле подавляли любопытство, глядя на их странную компанию. Больше всего их смущали юный боуги и не менее юный дракон, сопровождавшие грязных и жалких, пропахших лесом восточных путников.

— Это не очень удобно — жить без своего дома, — заметила Уна чуть погодя. Носильщики уже свернули к скромному навесу из мягких прутьев — наверное, ивовых, — присыпанному травой. — Хотя, говорят, в Шайальдэ осталось нечто подобное.

Лорд Ривэн вздохнул.

— Точно, леди Уна. Моя мать — наполовину шайальдианка, и она рассказывала, что и там люди несколько раз в год кочуют по жаркой степи. Ужасно.

Уна задумчиво прищурилась, но ничего не сказала. Вероятно, пытается осмыслить сложную историю рождения лорда.

Похоже, не проще её собственной.

Но ему ли судить — не знающему отца и бесславно потерявшему мать? Шун-Ди впервые подумал, как все они безродны в этом запутанном путешествии. Каждый по-своему. Эта простая мысль чуть не заставила его споткнуться на ровном месте.

— На этом основана их жизнь, — объяснил он, будто оправдывая кентавров — или себя. — Всё в мире для кентавров есть скачка. Путь. Они говорят «гирдиш».

— Да, но в чём смысл пути, если он никуда не ведёт? — Уна горько улыбнулась краешком губ; лорд Ривэн, как всегда, незаметно задержал дыхание, глядя на эту улыбку. — Дорога меняет, иногда до неузнаваемости. Но ведь понять это можно, только когда возвращаешься домой.