Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

— Мне сто четыре, — с достоинством заметил Тим.

— Сточетырёхлетнего, — послушно исправился Лис. — Как бы там ни было, мы все за взаимодействие культур. Мирное взаимодействие. А я так вдвойне за, — он улыбнулся Нгуин-Кель ещё шире — а может, просто щёки свело оскалом от боли. — Это ведь прекрасно — когда все вокруг такие разные. И тебе, Шун-Ди-Го, неплохо удаётся роль посредника, что бы ты там ни думал.

Посредника, не участника. Конечно. Всё как всегда. Он способен перевести слова Лиса, но не спасти ему жизнь. Присутствовать при переговорах Уны, но не определять судьбу Великой войны.

Почему-то у Шун-Ди создалось впечатление, что Фарис-Энт угадывает ход его мыслей. По крайней мере, на лице кентавра проступило сочувствие.

Уна раздражённо вздохнула и скрестила руки на груди.

— Для смертельно раненного он слишком разговорчив. О чём шла речь?

— О языках Лэфлиенна. И о… — Шун-Ди поперхнулся, увидев, как Лис в новой (настоящей ли?) болезненной судороге якобы случайно задел пушистую косу Нгуин-Кель. Та спокойно отстранилась. Всё-таки невозмутимость женщин-кентавров удивительна. — О взаимодействии культур.

— Вот как? — Уна хмыкнула. — Значит, Лис точно здоров. Мы теряем время.

Она боится, что за несколько часов, нужных Лису для восстановления, положение дел в Ти'арге или с её отцом сильно изменится?… Шун-Ди готов был взорваться и едва сдерживался. Странно: подобной злости к Уне он никогда не испытывал… Это всё усталость и проклятые копыта Лурия-Гонта, да помилует его Прародитель.

Словно защищая Уну, лорд Ривэн встал между ними.

— Отчасти это верно, Шун-Ди. Пока уважаемая целительница занимается Лисом, мы могли бы пообщаться с тем, кто тут главный, и сказать, что прибыли без угроз… Ну, и о проводнике к драконам, в котором нуждаемся, конечно.

Фарис-Энт как раз в этот момент взглядом попросил у Уны разрешения коснуться Инея. Та, помешкав, кивнула; кентавр наклонился и трепетно, кончиками пальцев притронулся к шишковатому серебристому лбу. Шун-Ди помнил наощупь, что чешуйки там — маленькие и тонкие, а кое-где пропадают совсем, оголяя дымчато-серую кожу. Иней недовольно заурчал, но не стал ни кусаться, ни дышать паром: высшая степень благосклонности.

— Знаете, милорд, мне кажется, что проводника мы уже нашли… Но хорошо бы ещё выяснить, почему в этом садалаке так ненавидят Двуликих.

— Разве это не свойственно всем кентаврам? — едко спросила Уна. Кулон, зачарованный русалками, сурово синел у неё на груди, как предгрозовое небо. — Даже для меня это очевидно.

— Свойственно, но они никогда не позволили бы себе напасть на гостя. Кем бы он ни был, — Шун-Ди помолчал. — Статус гостя садалака свят. Для них это так же немыслимо, как для тебя — остаться здесь подольше ради Лиса.

Уна побледнела и отвернулась. Лис, скрытый под заботливой вознёй Нгуин-Кель, драматично цокнул языком.

— Не суди о том, чего не понимаешь, Шун-Ди-Го. Никогда не суди.

Осень тянулась ненастная, с грозами и дождями — тоскливая, как погребальный плач. Наместнику довелось побывать, естественно, на многих похоронах, где ушедшего чествовали по традициям веры в четырёх богов: с водой Льер, огнём Шейиза, птичьим пухом Эакана и землёй старухи Дарекры — и он никогда не понимал, зачем и без того мрачный обряд дополнять обязательными плакальщицами. Их вой казался ему ещё более отталкивающим, чем зарезанные утки и козы, которых подносят своим богам альсунгцы.

Редкое исключение.

Нудные дожди, кроме всего прочего, ухудшали самочувствие. Велдакир изменил своим правилам и почти в полтора раза увеличил дозу лекарства, но это лишь ненадолго смягчало боль. Он старался меньше ходить; всех гостей, послов и просителей принимал сидя, надевая дежурную извиняющуюся улыбку. А гостей и просителей становилось, увы, с каждой неделей больше: «коронники» распоясались.

По просьбе наместника (он уже и в мыслях не отважился бы сказать: по приказу) Тэска наведался в замки Элготи, Лейнов и ещё нескольких фантазёров, позабывших о том, что такое присяга и здравый смысл. Наведался успешно. После происшествия с молодым Нивгортом наместник предпочитал не вдаваться в подробности; ему достаточно было коротких новостей. Барс сделал то, что должен был сделать, оставив корону вне подозрений. Это главное.

Правда, подобраться к Иггиту Р'тали — судя по всему, «преемнику» Каннерти (преемнику — неужели им самим не смешно?…) — оборотень не рискнул. Велдакир не просил его убивать, но даже собрать побольше сведений не получилось: коротышка засел в своём горном замке и редко покидал его, окружив себя немыслимым количеством охраны. Досадно. Впрочем, лучше оставить в живых его, чем рисковать Тэской. Один мало что меняет.

Мало что меняют глазные капли, когда поражён зрительный нерв — как когда-то у бедняги Дорвига. Или соблюдение чистоты, когда человек уже заражён чумой.

Или лекарства — в его собственном случае. Когда опухоль разъедает уже всю правую сторону утробы (наместник был почти уверен, что при желании может вычислить место, где заканчиваются её владения), а число отмеренных себе лет приходится отстранённо уменьшать с каждым днём. Уменьшать до месяцев.

Помимо прочих дурных новостей, Тэска сообщил, что крестьяне лорда Алди — того самого, чей фермер приходил к наместнику с жалобой об опозоренной дочери — примкнули к «коронникам», раздобыли где-то мечи и убили лорда вместе с охраной. Слуги не защитили его. Редкий, похоже, был подонок и пьяница; но всё равно обеспечен большой скандал. Наместник знал, что ему не избежать столкновения с двуром Браго, если эти двое действительно были приятелями. А следовательно, и с самим Хавальдом.

Жаль, что он не верит в богов и не может молиться.

Чтобы немного разбавить всё это, наместник принял давнее предложение из Кезорре: на пару недель приютил у себя менестреля. Велдакиру редко удавалось наслаждаться музыкой, в особенности хорошей, и он оправдал это как неуклюжую попытку себя побаловать. В конце концов, он уже стар, а старики имеют право почудить — хоть в быту, если не в политике.

Менестрель оказался типичным кезоррианцем: высоким, смуглым, но не до бронзовости, с профилем портрета и ухоженной бородкой. Ненавязчиво подыгрывая себе на лире, он пел о любви простого рыцаря к Интерии, королеве Ти'аргской; о кезоррианском волшебнике и о зачарованном хрустальном замке, который тот возвёл в память о своей погибшей невесте; о злосчастной судьбе и смерти короля Конгвара, развязавшего Великую войну. Негромкий шёлковый голос вселялся то в миншийского эйха, слушающего соловья в розовом саду, то в дракона, что в полёте сжигает торговый корабль. Иногда певцу аккомпанировал мальчик-флейтист, приехавший с ним вместе; песни-разговоры — чирчулли — они пели дуэтом, и два голоса, повыше и пониже, сплетались в изящный узор.