Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

— Подождите немного, милорд. Я должен объяснить, что был принят в садалаке Метея-Монта: может быть, это их задобрит.

— Метей-Монт? — повторил гнедой кентавр, медленно опуская лук. Он переглянулся с товарищем со шрамом. Тот выразительно мотнул головой в ту сторону, где обрывалась гряда холмов в кипарисах — на север. Туда, где простиралась равнина Чар, а за нею — степь. — Отец Арунтая.

Лис вдруг вцепился в предплечье Шун-Ди — внезапно и слегка больно. Жестокая радость проступила на его лице.

— Ах, Арунтай-Монт, ненавистник Двуликих… Похоже, мы нашли нужное место без всяких проводников. Соскучился по лошадкам, Шун-Ди-Го?

— Оборотень! Оборотень в садалаке! — разъярённо вскричал вороной кентавр — юный, почти подросток, — едва они приблизились к неплотным рядам навесов-шатров. Для Шун-Ди навсегда осталось загадкой, как он узнал оборотня в Лисе, который, за исключением глаз, неестественно плавных движений и цветастой одежды менестреля, мало чем отличался от людей в их безумной компании. Может, кентавры их чуют по запаху, как гнилую траву?

И он снова не смог предотвратить то, что случилось дальше: просто замер на месте под жарким солнцем, обливаясь потом, проклиная своё бессилие. Кентавр-подросток поскакал к Лису, издавая нечто вроде воинственного ржания, и косноязычный серый лучник отступил, давая ему дорогу (подлец! — мысленно вырвалось у Шун-Ди — быстрее, чем он успел задуматься)… Вместо того, чтобы бежать или уклоняться, Лис подобрался и по-звериному прыгнул навстречу — впрочем, не превращаясь.

О бездна. Что ты делаешь?

У Шун-Ди вырвался стон. Но иначе — не существует иначе; иначе Лис не был бы Лисом.

Уна властно удержала Инея, чтобы он не вмешивался в схватку; лорд Ривэн прижал пальцы к губам. Время остановилось, качаясь в мареве. С нарастающей жутью Шун-Ди увидел, как чёрные копыта чуть не обрушились на грудь Лиса — и как тот, извернувшись, откатился по земле в сторону…

ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?!

Трава зеленела пронзительно, как киви на столе Хозяина — и как ткань, складками натянувшаяся на коленях матери. Кентавр ржал, осыпая ударами и пинками худое тело; по виску Лиса струйкой сбегала кровь.

Больше Шун-Ди не думал. Отпустил себя и кинулся кентавру наперерез.

Он ждал боли, тяжёлых пинков, но тёмная шкура лишь на миг затопила зрение — а потом опала, как холщовое покрывало в кезоррианском уличном театре. Кукольные представления. Шун-Ди видел их каждый раз, приплывая с торговыми рейдами в буйную южную Гуэрру, и нередко грубые шутки и перепалки весьма предсказуемых персонажей — Толстого Жреца, Студента, Уличной Девки, Ростовщика — заставляли его улыбаться. Как ни странно. Вопреки себе и внутреннему достоинству. Уж что-что, а повышать настроение кезоррианцы умеют. В отличие от кентавров.

Вороной подросток, опустившись наконец на все четыре копыта, смотрел на Шун-Ди сверху вниз и тяжело дышал. Колчан сполз ему на спину, и несколько стрел рассыпалось. Шун-Ди сознательно не оглядывался на Лиса и смотрел только кентавру в лицо. Загорелое, с жидкой бородкой. Почти его собственное лицо — и выражение, наверное, у него сейчас столь же идиотски растерянное.

— Что ты творишь, Лурий-Гонт?! — вскричал кто-то, и со стороны моря травяных навесов, трепещущих над степью на ветру, появился седой грузный кентавр. Он свирепо жестикулировал (под стать кезоррианцам, которых Шун-Ди так некстати вспомнил) и тыкал пальцем в стушевавшегося подростка. — О глупец с кривым путём Гирдиш! Этот лис не поднимал на тебя оружие!

Как он, кстати, понял, что Лис — именно лис?… Шун-Ди провёл рукой по лицу, и ладонь сразу стала влажной и липкой. От пота, а не от крови.

За собой он услышал шорох шагов по траве и догадался, что кто-то — Уна или лорд Ривэн — склонился над поверженным Лисом.

Не оборачиваться. Он не выдержит, если обернётся.

Сердце уже не колотилось — наоборот, сжималось и падало куда-то, еле-еле вынуждая себя сокращаться.

— Мы с восточного материка. Из Обетованного, — выговорил Шун-Ди, не сразу вспомнив нужные слова. За спиной старого кентавра, среди навесов, назревало движение: новые и новые копыта ступали по весенне светлой зелени. Лица, хвосты, загорелые шеи и локти… Ни женщин, ни детей (за исключением слишком вспыльчивого подростка) Шун-Ди не заметил. Навесы разбросались по равнине, насколько хватало глаз — от покатого холма в кипарисах, с которого они спустились, до леса на горизонте. Кое-где между ними виднелись кучи травы или сена, слабо обозначенные тропки и тёмные пятна кострищ. Стоянка выглядела новой. Неудивительно: здесь был только краешек степей Лэфлиенна — не их сердце. А значит, без иссушающего солнца, бесчисленных мелких цветов (хотя обилие нежно-лилового вереска уже ощущалось) и вездесущих мышей. Степь, конечно, но пока очень близкая к лесам и многоводной реке Мильдирмар, что течёт севернее. Совсем не то, что помнилось Шун-Ди по садалаку гордеца Метея-Монта. — Мы прибыли не как враги, но как послы и просители помощи.

Седые брови кентавра поползли вверх.

— И где же ты, пришелец с востока, выучил наше наречие?

— Метей-Монт, — обрубил немногословный светло-серый кентавр. У Шун-Ди заныли скулы; он нечасто жалел о том, что не силён телом, но сейчас такой момент наступил. Слишком уж отчётливо запомнилось, как этот здоровяк отступил, освобождая вороному дорогу к Лису… И отчего у него нет ни клинка, ни магии — только слова и деньги, которые в этой части мира полезны меньше ржавых железок? — Был уже. Королевства.

Старик прочистил горло. В его тёмных глазах, до этого удивлённых и укоризненных, возникло что-то вроде презрения. Ещё одна неприятно изумляющая деталь: раньше Шун-Ди казалось, что кентавры не способны на такие чувства к братьям по садалаку.

Он слышал, как за спиной Уна бормочет что-то над Лисом и как тревожно попискивает Иней. Не оборачиваться. Он не сможет перевести переговоры, если обернётся; и без того колени подкашиваются.

Только дыши, Лис. Пожалуйста. Умоляю. Просто дыши, как учит нас всех Прародитель. Иначе смысла не будет ни в чём, никогда.

— Кхм, Гесис-Монт, не сочти за грубость, но тебе бы не помешал второй цикл обучения ораторскому мастерству. Я ничего не понял.

Воин поскрёб в бугристом затылке.

— Ну, то есть…

— Думаю, не время сейчас это обсуждать, — стряхнув вместе последние крохи терпения, сказал Шун-Ди. — Моему другу требуется помощь.

— Я виноват, досточтимый Паретий-Тунт, — краснея, пробормотал юный Лурий. Извинялся он — без всяких потаённых замыслов — не перед раненым чужеземцем, а перед старцем, не одобрившим его поведение. Одно слово: кентавры. — Не сдержался. Просто они ведь, они…

Позади кто-то зашевелился.