Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

Нет, не то.

Уна смотрела на пчелу, кружащую над белой головкой тысячелистника, и тщетно пыталась в себе разобраться.

Боялась бы она так же за Шун-Ди? За Индрис? За лорда Ривэна?

Она вспомнила об ужасе на тракте — когда дядя Горо тоже лежал на земле, тоже окровавленный. Но вспомнила, увы, только потом. В те секунды был только Лис и чёрные копыта, терзавшие его тело. И струйка крови на его виске.

Та самая струйка, на которую после, под навесом кентавра-целительницы, обезумевшим взглядом смотрел Шун-Ди.

В общем, дело явно не в ассоциациях. Тогда в чём? Может ли кто-то стать настолько важным за то жалкое время, что они с Лисом знакомы? Голос изнутри подсказывал Уне: может. Может и быстрее. Хоть за пару дней. Так уж глупо устроены люди.

Но есть одна немаловажная деталь: Лис не человек.

НЕ ГРУСТИ.

Уна подняла голову. Иней кружил над ней — не очень высоко, — распластав по воздуху серебристые крылья. Он почти не взмахивал ими — ложился и парил, как чайка. Её прекрасный Иней. Лучшее в Обетованном утешение.

«Я не грущу. Просто размышляю».

НЕТ. ТЫ ГРУСТИШЬ.

Иней повёл хвостом, наклонил корпус вперёд (шея, наоборот, изогнулась и приподнялась — плавно, как тетива серебристого лука) и начал снижаться. Между его когтями Уна разглядела клочки серой шерсти: степной мыши недавно не повезло. Ему явно больше нравится охотиться здесь, чем жевать жёсткое вяленое или сушёное мясо. Ещё бы: азарт погони, соколиного выглядывания жертвы с высоты.

Кентавры реагировали на Инея мягче, чем боуги. По крайней мере, в похищении — если верить переводам Шун-Ди — её пока никто не обвинил. Здесь на дракона смотрели с почтением, без скидки на возраст (будто бы он уже был размером с гору, а не со среднюю гончую), и не пытались общаться с ним. Может быть, боязливое уважение к драконам у кентавров воспитывают с детства? Надо было спросить у того жеребёнка.

Исключение, однако, тоже обнаружилось: молодой кентавр-переводчик, почему-то покрытый свежими шрамами, сиял от счастья, когда Уна единственный раз позволила ему коснуться Инея (тот был не в восторге, но милостиво разрешил погладить себя по спине, возле гребней). У переводчика были светло-карие, очень блестящие глаза — грустные, как у Шун-Ди, хотя не такие потухшие. Если бы не эти глаза и повязки, он бы мало чем выделялся среди десятков гнедых собратьев по садалаку. Но Инеем любовался, как знаток; Уна долго ругала себя за то, что в первую очередь в голову к ней приходят сравнения с выбором лошади на ярмарке: помнилось, как дядя Горо и его друзья щупали жеребятам ноги, заглядывали в зубы, похлопывали по крупу. Говорил переводчик застенчиво и взахлёб, как мальчик; быстро ушёл, чтобы не мешать им решать свои дела, а Лису поправляться.

Почему-то Уне казалось, что он болен или влюблён.

Иней сел рядом с Уной (трава прильнула к земле от поднятого им вихря), сложил крылья и ткнулся мордой ей в бок. Первое проявление нежности с тех пор, как они вышли из-под холма Паакьярне. Наверное, радуется, что они (хотя бы относительно) наедине — ближайший ряд навесов был шагах в двадцати, и они пустовали. Большинство кентавров паслись в центре стоянки, прогуливались, беседуя, или возились с жеребятами. Уна видела, как группа женщин под охраной двух лучников удалилась в темневший на западе лес — должно быть, для сбора ягод или орехов. Чуть позже пожилой кентавр-пастух пригнал с севера небольшую отару овец, которые весь день, видимо, наслаждались травой в стороне от стоянки. Было и так очевидно, что кентавры не едят мяса, но дотошный Шун-Ди зачем-то сообщил это ещё раз. Вероятно, овец здесь держат только для шерсти и молока.

«Я не грущу, Иней, правда. Волнуюсь из-за переговоров, вот и всё. И из-за того, что Шун-Ди не дал мне сразу в них участвовать. Он, конечно, лучше знает, что и как говорить им, но все просьбы мои, и ответственность тоже».

Вертикальные зрачки дракончика сузились.

ТЫ НЕ ИЗ-ЗА ЭТОГО ВОЛНУЕШЬСЯ.

Уна вздохнула. Начинало темнеть, и над навесами поднимался дымок первых костров: их разведением, как и приготовлением пищи, мужчины и женщины занимались наравне. Днём на глазах Уны пятнистый кентавр плёл корзину, а женщина у его навеса — наверное, жена — вычёсывала толстую безмятежную овцу. Идеальная жизнь. Идеальное общество.

Жаль, что не для неё. Она бы повосхищалась круглобокими овцами пару дней, а потом повесилась на первом попавшемся дереве…

Глупости. Мрачная и глупая мысль.

«А из-за чего, по-твоему?»

ИЗ-ЗА ЛИСА. ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО ОН РАНЕН СЕРЬЁЗНЕЕ, ЧЕМ ХОЧЕТ ПОКАЗАТЬ, — Иней куснул её за пояс из мягкой кожи. — И ЧТО ТЫ ТОЖЕ РАНЕНА СЕРЬЁЗНЕЕ.

«Я не ранена».

ТЫ ПОНИМАЕШЬ, О ЧЁМ Я.

Уна скрестила руки на груди, решив выстоять до конца.

«Нет, не понимаю».

Я ВИЖУ ТЕБЯ ИЗНУТРИ, — в гремяще-серебряном голосе у неё в голове послышалась усмешка. Уне померещилось, что Иней на самом деле лукаво улыбается. Она понадеялась, что это игра света. — ЧЕРЕЗ ЭТО, — он осторожно ткнул носом её зеркало. — И ЧЕРЕЗ ТЕБЯ САМУ. ТЫ НЕ МОЖЕШЬ МЕНЯ ОБМАНЫВАТЬ.

«Я и не пытаюсь».

ПЫТАЕШЬСЯ.

Надо же — и их разговоры, оказывается, могут переходить в обычные перепалки. Уна хмыкнула, вытянула ноги и легла. Усталая спина блаженно расслабилась на травяном ложе. Иней, после недолгого колебания, водрузил голову к ней на живот. Идиллия.

Интересно, что сказала бы мать, если бы видела их сейчас? На траве в степи (на грязной траве), под вечереющим небом Лэфлиенна?…

Уна не знала, что она сказала бы. Похоже, это хорошо и правильно — совершать иногда безумные поступки.

«Ну и в чём же, по-твоему, моя «рана»?»

В горле Инея родилось мягкое урчание.

НЕКОТОРЫЕ ВЕЩИ В ОБЕТОВАННОМ СИЛЬНЕЕ ТЕБЯ И ОТ ТЕБЯ НЕ ЗАВИСЯТ. ТЫ ИХ БОИШЬСЯ. ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ИМИ УПРАВЛЯТЬ.

«Да ты философ, — удивилась Уна. Чьи-то копыта затемнили ей обзор справа, но через секунду пропали. — Но это неправда. Я знаю, например, что наместник Велдакир сильнее меня. Или король Дорелии. Или магия. Это нормально, и я не сказала бы, что боюсь».

Я ОБ ИНЫХ ВЕЩАХ. О ТЕХ, ЧТО В ТВОЁМ СЕРДЦЕ.

Уна привстала на локтях, чтобы заглянуть в раскосые янтари его глаз. Иней мирно зажмурился. По его крылу полз перебравшийся с травинки муравей.

О тех, что в сердце. Старая Шэги предрекла, что её предаст тот, кого она полюбит «больше жизни и больше поисков её смысла». Странная формулировка, но ужасающе подходящая.

Естественно, что Иней говорит и думает о Лисе — увы, естественно. Но Уна уже знала: оборотень — лишь часть общей картины, кусочек витража, крошечная деталь исполинского мраморного храма из тех, что, как поют менестрели, белеют в королевстве Кезорре. Наверное, днём они горячи от солнца, а ночами особенно тихи от обильных молитв. Уна слышала, что резьба и барельефы иногда покрывают их полностью, с крыши до фундамента — скульптурные портреты королей и Правителей, богов и богинь, древних магов верхом на драконах перемешиваются с барельефами в форме деревьев, овец и свиней, торговых сценок с участием кожевников, зеленщиков и стеклодувов. Немыслимо. Иногда части этих храмов покрыты мозаиками и позолотой, иногда, наоборот, аскетично просты. Есть храмы с куполами — белыми, синими, изумрудно-зелёными… Вот бы хоть раз увидеть. Единственный большой храм, на который ей довелось взглянуть, был храмом Льер в Академии — прекрасным, но не особенно старым и, может быть, из-за этого не потрясающим величием.