Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

Уна стояла, тяжело дыша, и обозревала сжавшихся от ужаса Двуликих, точно королева-завоевательница — подданных. Вода с её волос лилась на уже неподвижного волка-великана: тот или умер, или впал в беспамятство.

Лис высвободился из объятий Шун-Ди и стал зализывать новое ранение — кровавые царапины от волчьих когтей на боку. Лорд Ривэн сидел на земле, не реагируя на растущую вокруг лужу, и улыбался с восторгом сумасшедшего.

— Скажи им, Шун-Ди, — тихо попросила Уна. Шун-Ди слегка удивило, что голос её звучит, как всегда — без грома и рокота подземного пламени. — Скажи им, кто я. На их языке.

И Шун-Ди сказал.

— Перед вами дочь Альена Тоури, кровь от крови Повелителя Хаоса. Она приказывает выслушать нас. Любой, кто попытается причинить ей вред, умрёт.

«Этот мир пропитан ядом. Тёмные боги правят им», — сказал её отец. Он явно знал, о чём говорит. Иногда Уне казалось, что он сам и был одним из тех тёмных богов. И что, возможно, доля этой божественности передалась ей — по лишённым логики и света законам, страшным в своей непреложности.

Иногда — как сейчас.

Как только она вырвалась из боли, жара и вспышек чёрных молний в сознании — молний, несущих нездешнее, хмельное могущество, — её охватило счастье от того, что она жива (животное, инстинктивное счастье: я дышу, я слышу, как бьётся сердце — спасибо, спасибо, успокоить себя, это был просто морок, новый ночной кошмар), а затем — стыд. Стыд, точно чудовище с гигантской пастью, поглощал её, смачно пережёвывая кости, кожу и сухожилия, выплёвывая ненужную одежду. С ней будто сделали нечто ужасное, унизительное, лишающее достоинства — нечто не обсуждаемое ти'аргскими дамами и отныне известное всем.

И ведь действительно это случилось. Даже кое-что худшее. Уна впустила в себя темноту, и темнота объяла её. Шагнула навстречу Хаосу, и Хаос её признал.

Зеркало на поясе прекратило исходить трещинами от напористой Силы, а цепочка кулона — жечь шею. И не глядя на сапфир, Уна знала, что тот вновь посинел. Исполнил своё предназначение: защитил её и показал, кто тут главный.

Прикоснувшись к нему на корабле, после колдовства русалок, Уна поняла, что ей подарили древнюю, изящную магию — изящную, как старое, начинающее чернеть серебро или афоризмы кезоррианских философов. Она заглядывала в синеву, в переливы граней и чуяла теперь не только прошлое камня — то, как агхи добыли его у себя в горах и как вставили в оправу, — но и эту магию: волны морского прилива, лесной ручей, весенняя капель в Кинбралане… Власть над стихией, пусть не абсолютная и непредсказуемая — какая защита может быть надёжнее, какая связь с миром прочнее? Поэтому Уна ждала ливня, хлынувшего на Лес, и благодарила его за каждую каплю, за каждый круглый прозрачный «зонтик», который набухал, когда капли отскакивали от листьев и ветвей.

Она ждала ливня, но не того, что произошло перед ним. Не мрачного бреда, не извивающихся в боли живых существ — извивающихся у её ног. Вид бездыханного волка в клочьях пены и ещё двух его собратьев — чёрного и светло-серебристого, почти белого — поверг Уну в ужас. Она смотрела на себя, на свои руки и ноги, и не верила, что силы, овладевшие ей недавно, избрали вот это заурядное тело своим вместилищем. И тело, и зеркало, и подарок русалок, впитавший цвет Хаоса — ничего не избежало этих сил, их пряного тлетворного дыхания.

Отвратительно. Это сделала я. Я отвратительна.

Уна помнила, что рассказывала Индрис о борьбе Цитаделей Порядка и Хаоса; убеждала себя, что Хаос — не зло и такая же естественная часть Мироздания, как всё другое. Но это не помогало. Было противно. Есть силы, извращающие всё, с чем связываются; неужели они извратили и её, её магию, оттого что изначально в ней были их семена?

Хуже, чем огонь и тот человек на тракте. Гораздо хуже — ибо оборотни не заносили меч над её роднёй и не были убийцами, подстерегавшими жертву в засаде. Они защищали свою землю от чужаков, они не доверяли людям и имели на это право. И то пламя она вызвала своим гневом, хотя бы отчасти могла управлять им; сейчас о каком-то «управлении» было смешно и думать. В ней жила тьма, которая ликовала, оказавшись в запятнанном Хаосом месте.

«Дочь Повелителя Хаоса», — сказал Шун-Ди, и Двуликие поклонились. Две лисицы и волки, что могли стоять — поникли, подогнув лапы, склонили головы, едва ли не припали животами к земле. Унизительно и неправильно. Не так. Уне хотелось, чтобы они перестали преследовать кентавров и помогли их отряду сами, по осознанному решению — не из тупого страха. Не потому, что она — просто-напросто дочь своего отца.

Просто-напросто?…

— Как ты себя чувствуешь? — тихо спросил лорд Ривэн. Уна пожала плечами.

Они брели за Двуликими, и в чащу нехотя просачивался рассвет. Стволы деревьев становились всё темнее и выше; стая ускоряла бег. Точнее, уже не совсем стая: красная лисица сменила облик, обратившись в коренастую невысокую женщину с сальными волосами. Она бежала впереди всех, не оглядываясь на Уну, и несла самого пострадавшего волка на плечах, будто он весил не больше воротника. Остальные не перевоплотились в людей. И хорошо: Уна не испытывала никакого желания смотреть в лица тем, кто корчился от боли из-за её магии. Тёмной магии.

— Терпимо.

— Не верится.

Уна попыталась улыбнуться.

— Что Вы чувствовали, сделав что-нибудь очень плохое?

Лорд Ривэн поразмыслил.

— Ну, обычно удовлетворение. И гордость. Я радовался, если удавалось стянуть кошелёк потолще или выпить крепкого вина. Включая те случаи, когда выпито было лишнего…

— Я о другом. Что-нибудь, что и сами считали очень плохим.

Лорд Ривэн приобнял её за плечи. Слишком часто он это делает. Уна отстранилась.

— Ты не должна винить себя, Уна. Это магия. Порой она сама принимает решения.

— Необязательно это мой случай.

— Необязательно, — легко согласился лорд. — Но, согласись, вероятно. И потом, — он понизил голос, кивнув на волков и пушистый хвост рыжей лисицы, — все они живы. Ты не убийца.

И правда. Потрясающее утешение.

Лис тоже бежал чуть впереди и, несмотря на раны и прихрамывание, ловко перескакивал через низкие кусты, кочки и корни. Он был прекрасен — настолько, что нелепо было отрицать это даже перед самой собой. Опрятность, плавная текучесть движений, сверкающая, почти неправдоподобная чистота (Уну иногда удивляло, почему от него пахнет землёй и хвоей, а не мылом и ароматическими маслами из товаров Шун-Ди) — всё это оставалось и при нём как человеке; но лисий облик придавал всему этому завершённость и тёплую золотую полноту. Маленькое тонколапое солнце, невесть зачем спустившееся в Обетованное. Невыносимо было видеть, как это солнце то кричит, то шипит от боли; может, поэтому Уна и не сдержала родственную Хаосу магию?…