Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

— То есть с нами в Ти'арг, через океан, полетят драконы? — что-то плавилось в Шун-Ди под жаром восторга и ужаса. Ужас перевесил, когда он — всего на секунду — представил, что начнётся в Ти'арге. Сможет ли мир людей (а он привык воспринимать Лэфлиенн и свой материк как два разных мира, две половинки причудливой, когда-то треснувшей чаши — Обетованного), столько веков проживший без драконов, принять их и не сойти с ума? — Но это же…

Ладошка Тима с перепончатыми пальцами уже тащила его за собой, не оставляя шанса на возражения. Видимо, можно забыть как о молитве Прародителю, так и о более приземлённых утренних процедурах.

— Возвращайтесь к завтраку! Вы ещё моё масло не попробовали! — крикнул Толстый Трамти им вслед. Но Шун-Ди уже бежал за Тимом и Лисом, перепрыгивая через кочки и корни сосен, бугрившиеся над красновато-коричневой землёй.

Окошки в домах-соснах не горели; кто-то из боуги и вовсе скрыл их магией. По мху и папоротникам скользили длинные тени от подъёма всё ещё дремлющего солнца — чуть более тусклого, чем настоящее, на поверхности. И Тим, и Лис бежали без скидок на то, что за ними следует всего-навсего неуклюжий, тяжелокостный человек. Лис всегда бегал свободно, как дышал — не то чтобы очень быстро, но так, что становилось ясно: его худое тело может пролететь такими же бесшумными рывками ещё много, много часов, не чувствуя усталости.

У Шун-Ди кончалось дыхание и горело в груди, когда наконец-то показалась каменная плита портала. Полустёртый рисунок — орнаменты из растений, драконьи головы, надписи на языке тауриллиан — разглядывал, усевшись на корточки, лорд Ривэн. Выглядел он — спасибо пиру — заспанным и даже слегка опухшим, но успел опять вычистить до блеска сапоги и надеть рубашку из тёмно-зелёного шёлка. На пальцах поблёскивали перстни, а на шее покачивался фамильный медальон владетеля Заэру. Просто сорочья любовь к драгоценностям — или он приготовился к великим событиям? Ведь история его друга шла на новый подъём, упрямо не желая заканчиваться.

— Надеюсь, этот маленький зловредный дух не просто так меня разбудил, — сказал лорд Ривэн, поднимаясь. — Я вроде бы научился говорить с ним знаками, но сейчас ничего не понял… С Альеном всё в порядке?

— Это всё, что Вас интересует, милорд? А если всё не в порядке с моими сородичами? — поддел Лис, уже решительно шагнувший к плите.

Лорд Ривэн мрачно покосился на него.

— Если он на поверхности в обществе твоих сородичей, менестрель, беспокоиться можно за всех.

Тим снова затараторил (таким очумевшим от радостного волнения он был, пожалуй, только в пещере Бергарот), но Шун-Ди позволил себе его перебить и вкратце объяснил, в чём дело. Глаза лорда Ривэна сверкнули предвкушением. Он потёр руки.

— С драконами победа дастся гораздо проще. Альену повезло.

— Может ли не повезти, когда ты сам создаёшь своё везение? — прощебетал Лис, вставая на плиту рядом с Тимом. Шун-Ди сделал то же самое, положив палец на плечо боуги: прикосновение к жителю подхолмья при переходе было не обязательным, но желательным.

В следующий миг его разорвало на куски и унесло куда-то цветастым вихрем. Желудок скрутило — хотя и желудка уже не было; Шун-Ди нёсся в сжавшемся пространстве, не ощущая собственного тела. Гудящая дрожью магия — волна за волной — проходила сквозь него, и это было приятно и жутко сразу. Падая на живот — на мягкий мох поверхности Паакьярне, — Шун-Ди с тоской подумал, что утро могло бы быть и менее насыщенным.

А потом посмотрел вверх, и серебряное сияние будто сказало ему: нет, не могло бы. Да и зачем?

Распахнув крылья, над соснами парили драконы — двое серебристых, как Иней, и один ярко-алый. И один из серебристых — точнее, одна…

— Рантаиваль! — крикнул Лис, и восторг звенел в его крике.

Это и в самом деле была она. Шун-Ди не думал, что ещё когда-нибудь увидит её — ту единственную из драконов, которая, по какой-то странной прихоти заинтересовавшись им, подпустила его к своим словам и разуму. Смертный не может мечтать о большей чести; он откуда-то знал это, хотя никогда прежде не общался с драконами. А потом Рантаиваль, вызвав ступор у Шун-Ди и с десяток язвительно-завистливых высказываний у Лиса, отдала ему своё яйцо. Память о её лебединой шее, о серебристых чешуйках на щеках, о тёмно-золотых глазах, горящих где-то над верхушками деревьев (так, что приходилось до боли в шее запрокидывать голову — и то была приятная боль), осталась в Шун-Ди как послевкусие сна.

Такого же размытого и нереального, как то, что он видел под лунным светом в Лиайе.

И теперь Рантаиваль летела к Паакьярне в обществе двух соплеменников. Шун-Ди из тысячи узнал бы неспешные взмахи её крыльев, оттенок чешуи, заострённый кончик хвоста… И теперь он знал, в ком эти черты — не повторились, но возродились по-новому, словно иначе напетая песня.

Серебристая молния скользнула мимо: Иней, всё ещё не способный летать, бежал к тому месту, куда должна была сесть Рантаиваль. Он вытянул шею и басовито рычал, испуская клубы пара; каждая его косточка так отчаянно рвалась вверх, что на бессильное перевязанное крыло было больно смотреть. С высоты Рантаиваль зарычала в ответ. Сердце Шун-Ди истерически колотилось об рёбра — и вовсе не от недавнего бега.

— Они ведь видятся впервые, да? — прошептал лорд Ривэн, догадавшись.

Конечно, впервые. У Шун-Ди не было сил ответить.

Он смотрел на мечущегося Инея, на Рантаиваль — и думал о своей матери. Когда становилось особенно тяжело, он часто вспоминал её худенькие руки, острые ключицы и нежный приглушённый голос. Ещё — кисловато пахнущий пот от непрерывной работы. Вот, пожалуй, и всё. Из туманных воспоминаний детства он мало что уберёг, и мать всегда сливалась в них с болью утраты, болью каждодневного унижения, болью от плетей хозяина… Просто с болью — любой. В минуты отчаяния он снова и снова думал о ней, звал её — до того, как повзрослел и, осмыслив веру в Прародителя, заменил этот тщетный зов молитвами.

Она никогда не приходила, потому что умерла. Умерла, и этот простой факт долго не укладывался у него в голове.

Наверное, до сих пор не уложился.

Шун-Ди посмотрел в ту сторону, откуда прибежал Иней, и увидел Уну и лорда Альена — они стояли поодаль, где в просветах между соснами виднелись побережье под склоном и синяя гладь моря. За плечом лорда Альена (Шун-Ди вздохнул) стоял, ухмыляясь, Дуункур. Уна выглядела притихшей и почти счастливой.

Наконец когтистые лапы коснулись земли, и Иней бросился к матери. Шун-Ди впервые осознал, насколько он мал — едва ли не до трогательности — по сравнению со взрослыми драконами: возвышаясь над ним, Рантаиваль казалась ожившей горой серебра. Будь оба людьми, они, наверное, заключили бы друг друга в объятия и всплакнули; но кто знает, плачут ли драконы?… Если и да — они наверняка скорее умрут, чем позволят, чтобы это увидели посторонние. К Шун-Ди уже давно пришла мысль, что в чём-то драконы не отличаются от гордых и независимых людей.