Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

— Да, что потом? — подхватил Гэрхо — и вдруг дёрнул Нитлота за рукав. — Смотри-ка, вон там. Тот тип в чернёном шлеме упал, но до него не дотянулись мечом. Я точно видел.

— Может, стрела?

— Наши лучники впереди. И лорд Иггит не выставил их на обочину, — густые и прямые — не материнские — брови Гэрхо сошлись на переносице. — А вон ещё один… Не нравится мне это.

Проклятье. Это ведь Альен. Он может сделать всё — в том числе то, что даже на войне нельзя считать допустимым.

Резкий порыв ветра сорвал с Нитлота капюшон балахона, сбил с ровного бега лошадь. Плащи рыцарей шумно захлопали о спины коней. Нитлот закашлялся — и холодная, острая боль иглой вошла в его сердце.

Альен обратился ко тьме.

Тьма, первозданно-древняя и бесстыдная, прожилками пропитала воздух. Её нельзя было увидеть, но всё внутри поджималось от ужаса и шевелились волоски на затылке — будто сладковатый запах тления из разверзстой могилы коснулся губ. Нитлот чувствовал в этой тьме Альена — его магию, его волю, — видел неповторимый почерк его Дара, но легче от этого не становилось. Обезумевшая от страха лошадь несла его вперёд, кони рыцарей тоже побежали галопом: тьма гнала их, подобно чёрному кнуту с неба. Тень Андаивиль снова накрыла тракт, и её крылья спрятали солнце. Воздух дрожал и полнился низким гулом, который становился всё громче, пробирал внутренности — душное напряжение перед грозой. Рыцари и пехотинцы вскидывали головы, силясь понять, откуда этот беспричинный укол ужаса; проезжая мимо нескольких сражающихся Двуликих — волков и одной лисы, — Нитлот увидел, как они поджимают уши и припадают животами к земле, прерывая бой. Схватка и в целом затихла: реже сделался звон мечей, пропали крики — всем правила властная, готовая к укусу тьма.

И она укусила.

Крики послышались опять, но сдавленные и приглушённые — не крики ярости в битве. Бой на обочине окончательно замер — по крайней мере, насколько видел Нитлот; оборотни, всё ещё испуганно припадая к земле, возвращались в строй, кто-то из них обратился в человека. Мечники тоже отступали: трубы герольдов призывали их назад, в тёмную массу войска. Сначала Нитлот не понял, как возможна столь внезапная победа. А потом увидел воинов наместника, и у него противно вспотели ладони.

Не победа. Убийство.

Люди падали — ничком, один за другим, словно колосья под серпом в пору сбора урожая или крупные капли весеннего дождя. Падали с искажёнными болью лицами, роняя оружие и щиты. Тьма витала над ними, обнимала своими крыльями — и они уходили, чтобы сгинуть в её объятиях. Все они — юноши, мужчины и почти мальчики, в доспехах и без, вооружённые мечами, копьями, топорами, — падали с одинаковым бессилием, не способные сопротивляться. Тьма уравнивала. Бледность разливалась по их щекам, а пальцы в последний раз рвались к сердцу — схватить, удержать, умолять не останавливаться стой погоди о боги только не так… Тщетно.

Заклятие Огненной цепи атаковало бы их, но шанс спастись был бы. Убежать, потушить пламя, обмануть вражескую магию. Сейчас — нет. От тьмы Альена не было спасения, не было противоядия от его яда. Его чары, судя по всему, пробивали даже сопротивляемость, которой наместник наделил часть своих воинов. И красная драконица кружила в небе, а человек в плаще, сидящий на ней, смотрел, как сердца сотен — может быть, тысяч — перестают биться. Как их души улетают во тьму без надежд и имени, в непостижимый Мир-за-стеклом.

Один из упавших мечников-крестьян — большеголовый, с волосами цвета соломы — на миг показался Нитлоту Соушем. Показался. Просто показался, конечно. Немой летописец какое-то время жил в Долине, но потом покинул её и ушёл странствовать — почти как Альен, его кумир. Больше Нитлот никогда не слышал о нём. Он не мог быть здесь.

— Что это? — прохрипел Гэрхо, когда на обочине вырос новый покрытый деревьями холм, а стоны и вскрики отчаяния остались позади. Все воины вернулись в строй, и новых нападений, видимо, можно было уже не ждать. Напевы труб из тревожных превратились в торжествующие — вот только Нитлот сомневался, что нужно торжествовать. — Ни разу не встречал такого. Жутко, как некромантия. Он что, просто остановил их сердца? Прямо взял и… сам? Один?

Нитлот стиснул зеркало на поясе. Его собственное сердце готово было выскочить из груди — молило выпустить, лишь бы не чувствовать больше эту тяжкую, всеохватную тьму.

Не смотри назад. Не смей оборачиваться.

Он не понял, кому принадлежит этот шёпот в голове — ему самому, Индрис… А может быть, Альену?

Хочу увидеть твоё лицо, Альен. Хочу знать, каково тебе, когда ты делаешь это. Хочу знать, есть ли безумие у тебя в глазах — или ты до конца понимаешь, что творишь.

Ответа, конечно же, не было.

— Тёмные чары, Гэрхо. Очень тёмные. И нас это не касается. Смотри вперёд.

— Подержи его, — мягко попросила Нгуин-Кель, перебросив через плечо копну рыжих густых волос. Как и другие женщины-кентавры, она сражалась с распущенными волосами — так хаотическая свобода и ярость битвы противопоставляются мирным дням труда, когда полагается носить косы. И роль целительницы не освобождала от причастности крови и смерти: кентавры не отвергали войну, но считали её бесспорным злом, вне зависимости от масштабов и целей. Шун-Ди поймал себя на том, что уже привык к странной философии кентавров и во многом даже готов её разделить — особенно в том, что касается неприятия насилия.

Если только не признаваться себе, что в нём есть и другая сторона. Та, что упивается происходящим, несмотря на место простого наблюдателя-помощника. Сторона, которую сводят с ума смесь из запахов крови, железа и гари, музыка криков и свиста стрел, магические огненные шары, оставляющие тёмные пятна копоти на кладке стен, и камни из пращей, летящие сверху. Точно так же, как сводил с ума лес на западе — в пору первого знакомства с Лисом.

Шун-Ди не хотел принимать эту сторону, боялся и не любил её. Она была против правил, против Прародителя. А значит — недопустима.

Он кивнул, сел на корточки и подхватил под мышки раненого мечника, осторожно приподнимая его. Мечник — юный, совсем мальчишка, со следами оспы на лице — тихо заскулил. Его ранили в бедро на том участке под стенами, который коронники уже взяли: женщины-целительницы в компании с Шун-Ди шли следом за боем, точно подбирая объедки чудовища. Рана, к счастью, оказалась неопасной, и Нгуин-Кель с проворством мастера обработала и перевязала её (хоть мечник и явно побаивался целительницы с копытами вместо ступней), но при падении юноша ещё и повредил руку. Теперь нужно было вправить вывих; хотя Шун-Ди знал, что произойдёт в следующую секунду, ему было немного не по себе.