Юлия Пушкарева - Осиновая корона [СИ]

Их беседа всё больше переходила границы разумного. Наместник был восхищён и подавлен одновременно; нечто подобное происходило с ним много лет назад, в юности, когда в одном из переулков Академии раскосая старуха из Шайальдэ гадала, сжигая в чашке с огнём клок его волос…

Почему он вдруг вспомнил об этом?

— Знаю, — тихо сказал наместник. — Болезнь. Она переходит на финальную стадию. Становится больно, лишь когда щупальца уже далеко.

Тэска приоткрыл рот — и оттуда, из его глубины, наместнику послышалось утробное рычание.

— Я не о болезни. Не о твоей плоти, наместник. Не она сильнее всего пугает тебя.

Наместник поднялся, стараясь сохранить самообладание.

— Только мёртвые ничего не боятся. Мои страхи держат меня. Как и долг перед Ти'аргом и королём. А тебе, похоже, не за что держаться.

— …«Презренный убийца». Ну же, закончи свою речь. Звучит грозно.

Наместник стоял на месте. Между ним и креслом Тэски словно высилась невидимая стена — и не хватало сил одолеть её.

— Я хотел закончить иначе. Только спросить: кто ты, барс? Что тебе нужно среди людей, на моей земле? Для чего ты вмешался в мою войну?

Но Двуликий ему не ответил.

Чайки дрались за остатки рисовой лепёшки. Они хлопали крыльями, громко топотались по пустому ящику и издавали пронзительные крики. Уна давно не видела ни моря, ни чаек. В последний раз это случилось, кажется, лет в пятнадцать — когда дядя Горо взял её с собой в Хаэдран: иногда он наведывался туда, чтобы купить новую упряжь, охотничьи стрелы или моток крепкой верёвки для хозяйственных нужд — а заодно выпить в местных тавернах, где собирались торговцы и моряки со всего Обетованного.

Лепёшку обронил, наверное, кто-то из миншийских гребцов: всё утро шла разгрузка двух больших галер, гружённых вином, шёлком и пряностями. Теперь галеры с красными парусами бросили якорь и мирно покачивались на волнах неподалёку от берега. Смуглые купцы-островитяне, их люди и слуги ушли в город — отдохнуть, договориться с местными перекупщиками и дождаться следующего отлива. На боку одного из прибывших — поверх лилового одеяния, под складками причудливой ярко-жёлтой накидки — Уна заметила маленький прямоугольный чехол, который ей трудно было с чем-то спутать.

Зеркало Отражений.

Значит, в Хаэдран, вопреки всем запретам наместника и короля Хавальда, всё-таки приезжают маги. А кое-кто из них даже держит в пригороде гостиницу…

Зачем? Почему? Это и обнадёживало, и тревожило Уну. (Расхаживая по пирсу, она даже исподволь начала откусывать заусенцы — старая привычка, не достойная леди; та, за которую на неё раньше покрикивала мать). Ей казалось, что магия затягивает её в ловушку, в заманчивый водоворот, полный безумных красок — жёлтого и лилового, бирюзового, как морская вода у берега, и серебристо-белого, как Иней в полёте. Ей всё чаще приходится полагаться на магию.

Приходится? Или она сама каждый раз делает этот выбор?…

Будто кто-то бросает игральные кости — или вертит монетку, поставив её ребром. Шун-Ди, верящий в Прародителя, сказал бы, что это судьба; мать или тётя Алисия — что четвёрка богов. Индрис стала бы вновь рассказывать ей о Цитаделях Порядка и Хаоса, об их вечной войне за первенство в неисчислимых реальностях Мироздания. Лис… Лис, пожалуй, ухмыльнулся бы и отшутился; с ним невозможно вести серьёзные дискуссии, если он сам не настроен на них.

А сама Уна пока не знала, во что ей верить.

Или, наоборот, уже не знала.

Она вздохнула, убрала прядь волос с лица (ветер дул с моря, обдавая её солью и вонью рыбы: многие рыбаки из деревушек возле Хаэдрана оставляли свои лодки и сети тут же, в бухточке у скал, окаймлявших гавань) и продолжила следить за конфликтом чаек. Их жадность и скверный характер ничем не отличались от вороньих черт, а белые перья вблизи оказались грязными. Уна разочаровалась. Издали чайки красивы — только издали, желательно в небе или над стенами Хаэдрана, над утёсами вокруг… Она плотнее запахнула плащ. В детстве, во время первой поездки в Хаэдран, её восхитило обилие чаек — вместо ворон, сорок и неопрятных городских голубей Академии или Веентона. Весело было кормить их хлебом и сухарями; дядя Горо, помнится, специально для этого заходил в пекарню в южном квартале.

Дядя Горо был добрым. Удивительно добрым. Может быть, даже добрее тёти Алисии, хоть это и сложно вообразить.

Теперь Уна понимала, что никогда не заслуживала такой доброты.

После галер из Минши, днём, в порт то и дело входили альсунгские суда (Уна насчитала шесть кораблей). Торговцы, двуры в кольчугах и шлемах, простые воины… Кучка людей (неясно — слуг или рабов) отволокла в город завёрнутую в ткань, перетянутую верёвками статую. Уна стояла близко, в толпе, и различила грубые контуры; наверное, статую высекли с помощью небольших топориков, а не заботливо сотворили резцом.

— Опять их треклятые северные боги, — просипела какая-то старуха за спиной Уны. — Не доведут они нас до добра. Ох, не доведут… С тех пор, как король прислал в город изваяние Дхасса, штормы стали вдвое чаще. До Великой войны нами правил Торговец и четверо древних богов — вот славное было житьё!..

Ей кто-то ответил, но Уна уже не прислушивалась. Она отыскала себе тихое место — за ящиками и сетями, на восточной окраине пирса — и расстелила на дощатом настиле походный тюфяк Шун-Ди. Тот всюду возил его с собой, свернув валиком. С рассветом Шун-Ди покинул их гостиницу, увязавшись за Лисом: тот таинственно (разумеется) удалился в город — уладить какие-то «последние дела».

Их отплытие должно было состояться ровно в полночь — когда луна займёт нужное место на небосклоне. Так объяснил хозяин «Зелёной шляпы», вручая Лису кошель цвета весенней травы. Лорд Ривэн добавил, что «всё сделать» желательно не в самом порту, людном и после заката, а поблизости — например, в Бухте Лезвия; но хозяин, улыбаясь, покопался в своём сундуке и достал крошечный, перевязанный чёрной ниткой мешочек. Его вязью обегала надпись на миншийском. «Воздушный порошок…» — неодобрительно пробормотал Шун-Ди. Лис гаденько хмыкнул: «Что, знакомое средство, Шун-Ди-Го Благочестивый? Вспомнил бедного стражника из Дома Солнца?» Шун-Ди отвернулся. Уна, как всегда, ничего не поняла в их стычке — и, как всегда, ощутила усталое раздражение. «Щепотку в лицо — и никаких лишних свидетелей, — заверил хозяин. — К нему добавлен тёртый корень акации, то есть обеспечена вдобавок потеря или искажение памяти о нескольких часах. Незачем вам бродить по предместьям: там полно северян и солдат наместника. Всё из-за убийств альсунгцев… В Бухте Лезвия, боюсь, сейчас тоже небезопасно».