Юлия Пушкарева - Пути и маски [СИ]

Оставшись без копья и с покорёженным ударом шлемом, рыцарь зачем-то полез на Дорвига врукопашную. Их кони устроили безрадостную грызню — и тощая пятнистая кобылка рыцаря сильно уступала Счастливому. Парень попался крепкий и жилистый, однако лезть с голыми руками на вооружённого врага — глуповатый подвиг… Может, конечно, у него был кинжал, но не было времени им воспользоваться. Через минуту рыцарь лишился наплечников: Дорвиг просто взрезал нужные ремешки. А потом напрягся до сведённых скул и развалил врага от плеча до пояса. Брызнула, дымясь на холоде, тёмная кровь.

Дорвиг ощутил знакомое удовлетворение, однако с каждым поверженным оно становилось всё слабее. Чересчур надолго они застряли здесь.

Он придержал Счастливого и, отряхивая от крови Фортугаст, посмотрел вперёд, на лес. В сотне шагов, у самого вала, два отряда (одному из них Дорвиг передал главное знамя) рубились с дорелийцами. Дорвиг скривил рот. Если так пойдёт дальше, им вскоре придётся отбивать обоз — а это будет означать, что дело кончено. Полупрозрачные, рябящие призраки чёрных крыс пугали дорелийцев до визгов; и смешно, и мерзко было глядеть на это. На самого Дорвига они не произвели никакого впечатления. Хелт ещё в Академии обещала как-то помочь им, но такого детского трюка он точно не ждал.

Видимо, Чёрная Немочь потрепала Дорелию всерьёз. Колдовская болезнь, колдовские способы борьбы… Дорвиг сплюнул в снег. Его злил дракон, серебряной нитью вышитый на их новом знамени. Кто бы мог подумать, что он, дожив до седины, пойдёт в бой под огнедышащей змеюкой?…

И тут мимо пёстрым вихрем пронеслось что-то непонятное. Дорвиг сначала подумал, что от усталости у него рябит в глазах — и на всякий случай глотнул облепиховой настойки из фляги на поясе. Настойка щекотно и вяжуще обожгла нёбо, но за первым сгустком разноцветного тумана последовал второй. А потом ещё несколько.

Что за ерунда?… Небольшая лисья стая (Дорвиг никогда не встречал столько лисиц сразу, они ведь одиночки по природе) вломилась в гущу боя на подмогу крысам. Злобно ощетинившись, лисы тявкали на ошалевших дорелийцев, топтались по снегу точёными лапками — вот только следов не оставляли, да и теней не отбрасывали… Всё бы ничего, но и шерсть у них была не рыжая или серебристая, какой её сотворили боги, а синяя, жёлтая, травянисто-зелёная или лиловая, как аметисты в короне калеки Тоальва. Дорелийцы с изумлённым испугом отшатывались: для них лисы явно казались более чем настоящими.

Дорвигу стало совсем тошно. Захотелось сплюнуть во второй раз.

И в третий — когда солнечно-жёлтая пушистая лисица, проделав вдруг кувырок через голову, обернулась низкорослым человеком. Юноша был юрким, смуглым и совершенно голым. Дорвиг едва успел подумать, что он, чего доброго, умрёт при такой погодке, пусть даже почти весенней, — а юноша уже взмахнул костяным ножом, подрезая сухожилия у одной из лошадей. Ему удалось спешить дорелийского рыцаря, как любому воину из плоти и крови, но после этого он стал бледнеть, сделался плоским и наконец растаял, будто разведённая в воде соль. Та же участь, насколько мог судить Дорвиг, ожидала других полулис: они исчезали, соприкоснувшись с кем-то, но наносили при этом немалый урон.

Дорвиг оглянулся; походя встретил Фортугастом чью-то атаку, пытаясь высмотреть источник магии. Призрачные оборотни точно вылезали из-под земли, снова и снова устремляясь к валу и лесу. Кроме лис, он заметил двух или трёх здоровенных волков, одного оленя, гибкую бесстрашную рысь… Чуть позже на равнину — западнее, где сражались остатки феорнцев, — спустилась шумная стая ворон. По всей Ра'илг, от реки до реки, животные превращались в воинов — мужчин и женщин — и делали свою работу, пока дорелийцы пытались понять, что происходит.

Дорвиг нехотя признал, что магия впервые не только пугает, но и восхищает его. Опытный охотник, он был заворожён этим зрелищем. Рысь, тряхнув кисточками на ушах, продолжила бег темноволосой женщиной — босяком по снегу, вся — один золотистый порыв убивать. Дорвиг стиснул рукоять Фортугаста; кровь закипела у него в жилах, как в юности… Выходит, правду говорили о нападении Шайальдэ на Кезорре. Чары Хелт и там явили призраков-оборотней.

Он пришпорил Счастливого: вперёд, на вал, прямо сейчас, со всеми!.. Печалит лишь, что оборотни не достигают леса — Дорвигу почему-то казалось, что там, в тени осин и елей, они будут сильнее, нальются силой и жизнью. И тогда он сможет, подскакав, поднять женщину-рысь в седло, стиснуть её в объятиях, укусить смуглое плечо, чтобы остались следы зубов…

Трясущейся рукой Дорвиг отёр лоб: из-под шлема катился пот. Прямо перед ним воздух с треском разорвала зелёная молния — будто побег ядовитой лозы. Ужалив женщину-рысь в грудь, молния прошила её насквозь. Коротко и зло вскрикнув, женщина покрылась пятнистой шкурой, а затем пропала. Дорвиг поднял глаза: на валу стоял некто в тёмном балахоне. Бледный заморыш с желтовато-восковыми руками — даже отсюда Дорвиг ощутил глухую, давящую ненависть к нему.

Ядовито-зелёные молнии срывались с пальцев колдуна не так уж часто и наверняка стоили усилий. Некоторые не попадали в цель и бесполезно плавили снег, обнажая чёрную землю; зато другие изгоняли полузверей и крыс, как раскалённое железо лекаря изгоняет заразу раны, а кровавые лучи рассвета — ночную темноту. Угодив в человека, молния прожигала кольчугу. Тогда соратники Дорвига со стоном хватались за плечо, живот или грудь. Повреждения вряд ли были смертельными, но Дорвиг видел выступавшую кровь. Самые настоящие раны. Раны, нанесённые магией. Это окончательно привело его в ярость.

Дорвиг взревел и, взмахнув Фортугастом, снёс голову какому-то пешему дорелийцу. Счастливый со ржанием тряхнул тонковолосой гривой, дурея от запаха крови. Голова покатилась по снегу. Откуда-то Дорвиг знал, что бледный волшебник на валу так же, как и он, провожает её взглядом.

Теперь на равнине Ра'илг у него появился личный враг.

Подбираясь к лесу, альсунгцы вопили что-то на своём варварском языке. Нитлот, борясь с головокружением, различал имя Хелт и коренное название Ледяного Чертога. Ти'аргцы молчали — их, впрочем, не так уж много дотянуло до вала. Наверное, слегка стыдно кричать в подобных обстоятельствах.

«Они кричат: равнина наша, трусы», — безучастно перевела Индрис, знавшая альсунгский. Её голос еле-еле дотягивался до Нитлота сквозь чёрную магию, её чудный Дар увязал и барахтался в этой гадости. Сердце Нитлота разрывалось от боли, но он ничем не мог помочь. Удерживать защитный покров становилось всё сложнее, и, хотя Тейор и Индрис надрывались каждый на своём конце вала, для молний почти не осталось сил. Если бы феорнцы не сдались так рано…