Яцек Комуда - Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы [litres]

– Кем был Господь из дуба? Дьяволом? Языческим идолом?

– Не станешь ты иметь других богов пред лицом моим, сказал Господь.

– Но он же не был Сыном Божьим!

– Был тем, кого прелат хотел видеть на кресте вместо истинного Христа.

– И что я должен теперь… делать? – спросил беспомощно Вийон. – Я не готов ко всему этому.

– Ступай и не греши более.

– А если я не сойду со своей дороги? Меня ждет суд? Вечное проклятие?

– Как всегда, ты блуждаешь, словно мотылек вокруг свечи. Как неразумное дитя, что изображает собственного отца. Но разве любящий отец возненавидит своего потомка только за то, что тот неразумно сует пальцы в огонь? Отец выговорит такому сыну, но гнев его не обернется кровавой местью. Он будет искуплением, а не долгой казнью, ибо казни вашей желает лишь тот, кого ты помнишь живущим в дыре на кладбище Невинноубиенных. Когда бы были у тебя дети, ты бы и сам хорошо это понимал. А поскольку их у тебя нет, не могу ничего тебе посоветовать, кроме как создать, наконец, семью и остепениться, и тогда слова Святого Писания наверняка станут тебе понятны.

– Хорошо. Значит… еще подожду.

– Прими это, – немой подал ему крест, тот самый, которым чуть ранее он отогнал прелата Раймона от могилы, где тот хотел живьем погрести Вийона. Поэт непроизвольно отступил. И тогда Ангелин улыбнулся. – Прими его безбоязненно, – сказал, поглядывая на повозку, на которую приказал поэту погрузить останки Марии и Магдалены. – Поезжай на кладбище Невинноубиенных и вынь из норы под деревом тело несчастной Жанетт. А потом используй этот крест по назначению.

Возложил ладонь на лоб Вийона и ушел. Тогда-то поэт видел его в первый и в последний раз. Немой исчез среди отвратительных с виду мазанок квартала Темпль, растворился в предместье Монмартра, погрузившись в толпу подмастерьев, возниц и плебеев, запрудивших улицу Святого Гонория и Гревскую площадь. Исчез среди распутниц, выставляющих себя на Глатиньи, среди мазанок бедняков, что обитали на улице Ришар-де-Пуле, называемой улицей Свободных Мещан. Исчез там, где в переулках Парижа кружила серая, ободранная толпа бедняков, больных и убогих.

Вийон остался один. Положил крест на повозку, поднял кляче шоры и погнал ее вперед; сам шагал рядом с повозкой, направляясь прямиком на кладбище Невинноубиенных, чтобы уложить в освященную землю Марот из Шартра, называемую Марией, Марион Маделен дю Пон, называемую Пикардийкой, и несчастную малышку Жанетт ля Петит. А потом поставить над их могилой тяжелый крест из дуба.

Колин наложил в штаны еще до того, как седой трясущийся палач выбил у него из-под ног лесенку. Предпоследний из банды Ракушат, Беспутных Ребят, которого сотоварищи называли Жаннесом, рухнул вниз, заколыхался в петле, а потом минуту-другую бился и дергался. Все напрасно. Конопляное вервие деревянной любовницы синдика Кагора держало его крепче, чем старая шлюха – пьяного жака.

Вийон взглянул вверх и содрогнулся. Палач как раз приставил лестницу к перекладине ровно в том месте, где с деревянной балки свисала еще одна петля. Взошел на третью ступеньку и проверил, выдержит ли конопляная веревка тяжесть тела, что на ней повиснет.

И печальное это действие дало Вийону понять, что, как бывший компаньон Жаннеса, он – следующий на очереди. И что все знаки в небесах и на земле говорят: вскоре и ему дрыгать ногами в воздухе, к радости зевак.

– Франсуа Вийон, бакалавр Парижского университета, – бесстрастным голосом читал Молэ, герольд Его Королевского Величества, – за наглые кражи и нарушение городского права, за срезание кошелей на рынке и проникновение в дом преподобного диакона Якуба Дюше из собора Сен-Этьен. За злонамеренное притворство священником и королевским офицером. За злонамеренное препятствование исполнению обязанностей мэра, городского совета и королевского прокурора будет выведен на перекресток дорог и повешен между небом и землей!

Вийон кивал. Соглашался со всеми обвинениями. Перечень его преступлений, виноватостей и проступков был, впрочем, куда длиннее, поскольку герольд не включил сюда таких дел, как ограбление дома торговца тканями и кража кошелей у двух пьяных чиновников, пока Жаннес развлекал их в корчме «Под Башней» игрой в мерелы [121] Средневековая игра с фишками, похожая на крестики-нолики; задача – выставить в ряд три своих фишки, помешав сделать то же самое противнику. . К счастью, синдик об этом не знал. И, благодаря сладкому этому неведению, Вийон был приговорен только к виселице, а не к колесованию.

Сказать правду, поэт ведать не ведал, что за дьявол нашептал ему мысль отправиться после разгрома Ракушат в Дижоне на юг, на гастроль в Кагор, мерзкий каменный bastide [122] Укрепленный город ( фр .). . Некогда это был город купцов, банкиров и ростовщиков, где деньги валялись под ногами. Но после войн с англичанами город смердел винным жмыхом, чесноком и дерьмом, и даже в шкатулке приходского священника не найти было и простого медяка, не говоря уж о золотых скудо. Вийон понятия не имел, кого в этом винить в первую очередь: собственную глупость – единородную дочь молодости, зачатую в грехе пьянства, или Жаннеса, который как раз закончил свой танец в петле. Знай они заранее, что в Кагоре полно шпиков и наушников мэра, понимай они, что каждый второй корчмарь здесь – на услужении у городской стражи, тогда обошли бы сей паршивый городишко за десять, а то и двадцать миль. Увы, именно незнание этого и привело их в объятия виселицы.

Толпа, собравшаяся подле деревянной перекладины, установленной при въезде на мост Валентрэ, вопила и орала от радости. Последнего висельника в Кагоре видели еще на Вознесение Креста, если не на Зеленые Святки [123] Т. е. на 14 сентября (праздник Воздвижения Креста) либо на седьмую неделю после Пасхи (Зеленые Святки), т. е. летом. . Оттого глуповатые, битые оспой, красные от пьянства и серые от грязи морды людишек щерились на Вийона, словно горгульи и маскароны на соборе Богоматери в Париже.

– Дальше, мастер Петр! – нетерпеливо приказал палачу Режинальд де Обур, помощник городского синдика, который представлял город во время экзекуции. – Становится холодно!

Палач, согбенный в три погибели подле виселицы, захрипел и сплюнул кровью. Был он стар, немощен, а длинные, иссушенные руки его тряслись, когда взял он Вийона за плечо, чтобы подвести к месту казни. Поэт лишь удивлялся, зачем городскому совету содержать такого задохлика. Но что ж, всякий город имеет такого палача, какого в силах содержать. Как видно, Кагор после последних войн и оккупации англичан был в состоянии наскрести лишь малые гроши и вместо молодого, здорового атлета нанять больного грудью старика.