Азад Гасанов - Битвы зверей

Помогла девочка. Опустилась рядышком, обхватила его за плечи и перевернула с живота на спину. И оказалось, что вовсе она не усмехается

— У тебя жар, — проворила она с сочувствием и пощупала лоб. — Не следовало так объедаться. Если бы ты сидел рядом со мной, я бы тебе не позволила.

На пиру Свами сидел по левую руку от шада. Это было второе по почету место. Самое почетное занимал первый знаменосец шада. У серов так заведено, что гости и хозяева не перемешиваются на свадебном пиру, а рассаживаются друг напротив друга. А жениха и невесту сажают во главе стола.

Сначала все — и гости, и хозяева — смотрели на Свами скорее с любопытством, чем с осмысленным интересом.

Обряд он провел на совесть, не придраться. Ни разу не сбившись, звучным певучим голосом прочитал три места из Рик-веди, в которых говорится о трех главных устремлениях: артхе, каме и мокше. Потом, связав жениха и невесту длинным кушаком, водил вокруг костра и исполнял гимн из упанишады, воспевающий величие бога-творца. В конце прочитал одно место из Яджур-веди, посвященное санатане-дхарме. Длилось все это не меньше часа, но никто не перебивал его, все слушали, затаив дыхание.

После обряда, когда Свами сошел с церемониального места и устроился за столом, люди уставились на него, как на диковину. На нем был красно-желтый хитон из подаренного шадом шелка, и, возможно, их больше заинтересовал хитон, а не Свами. Но так продолжалось лишь до тех пор, пока не подали угощение. После этого все внимание было приковано к самому монаху.

Свами не заметил, как в него влетел первый кусок мяса. Люди и четверти своего не съели, а Свами уже взялся за второй. У всех присутствующих это вызвало восхищение. «Ай да колдун! Ловок, ничего сказать». После второго куска люди проявили беспокойство. «А малыш не лопнет? — спрашивали они друг у друга. — Мелкий, тощий, а жрет, как здоровенный детина». Это и вправду было удивительно, ведь каждый кусок тянул на мину 34 34 Мина — убойный вес цыпленка. . После третьего куска все начали смеяться, а громче других шад. «Вот это проглот! — наперебой загалдели гости. — Вот обжора! Воистину бездонная утроба!» А шад твердил: «Знай наших! У моего колдуна не обычная утроба. У всех людей в животе потроха, а у моего — волшебный горн. Все, что попадает в него, сгорает и выходит жаром. Об него сейчас обжечься можно. Точно, точно!»

Из присутствующих только один князь Вита Спантомано не находил ничего забавного в обжорстве Свами. Он был предводителем тысячи бактрийцев, прибывших на свадьбу, и приходился отцом невесте.

— Если парня не остановить, он плохо кончит, — предупредил князь, когда Свами разделавшись с бульоном и кашей, принялся за четвертый кусок. — Это жеребятина. От нее закипает кровь. Посмотрите, он сделался свекольного цвета.

— Так он же не простой колдун, а красный, — напомнил шад. — Какого же еще цвета ему быть? — и всучил Свами козлиную голову.

Напрасно он это сделал. И напрасно Свами принял.

Свами не мог понять, что на него нашло. Недоедание в предшествующие дни, безусловно, сыграло свою роль. Но только ли оно? От чего еще он повел себя так глупо, по какой еще причине он, утратив достоинство, сделался посмешищем людей?

С чего все началось? С красного хитона, который привлек всеобщее внимание. Облачившись в него, Свами встал на высоком месте и принялся читать стихи из вед, и все слушали его. От множества устремленных на него глаз он испытал волнение, и еще ни с чем несравнимое блаженство. Там на высоком месте он осознал, чего ему не хватало три последних месяца. Он понял, без чего он тосковал больше всего.

Свами с детства привык, что к нему относятся, как к одаренному, подающему надежды мальчику. Он привык, чтобы на него смотрели с любопытством, чтобы ждали, чем он удивит. Так было, когда он изучил упанишады и три основополагающие веды. Так было, когда в нем открылся дар агни, когда его прозвали Неопалимым и принялись приглашать на погребальные обряды. Привычка к всеобщему вниманию сделалась в нем непреодолимой. Он уже не мог обходиться без того, чтобы им восхищались, восхищались и ждали от Свами чуда.

И вот после трех месяцев забвения он вновь очутился в центре внимания. Здесь на самой крыше мира, где можно рукой зацепиться за проплывающие в небе облака, у высокогорного створа, именуемого перевалом Гиндукуш, он снова испытал то пьянящее, волнующее чувство, которое может быть вызвано только всеобщим любопытством. И ему было так досадно, когда закончилась брачная церемония. Ему хотелось оставаться в центре внимания как можно дольше. И поэтому, когда люди восхитились его способностью набивать утробу, он согласился удивлять их хотя бы этим. И не мог остановиться, когда шад заявил, что в его животе волшебный горн — ему захотелось доказать, что и это правда.

Не голод, а тщеславие явилось причиной его позора. Порочная привычка удивлять и потребность в восхищении сыграли с ним злую шутку и ввергли в пучину унижения. И только поэтому он терпел теперь страдания, умирал и не знал, как себя спасти.

— Тебе поможет чака, — заявила девочка. — Сейчас принесу.

У серов есть особый способ обработки молока. Сначала оно заквашивается, потом из него сцеживают воду, а из образовавшейся тестообразной массы лепят блины или шарики и сушат. В засушенном виде молоко может храниться сколько угодно долго. Такое вот сухое молоко и называется у серов чакой. Чаку можно употреблять как сыр, а можно, предварительно растерев, развести с водой и выпить. Именно питьевую чаку девочка и предложила Свами.

— Кислое молоко лечит больной желудок, — заявила она. — Это все знают. Пей.

Свами замотал головой. От одной мысли, что надо еще что-то принять в желудок, его заколотило. Но девочка стояла на своем. Она разжала Свами зубы и влила в него из здоровенной крынки. Половина пролилось, но кое-что попало.

— Сейчас станет легче, — пообещала девочка, — сам убедишься, — она пристроилась возле него и уложила голову Свами себе на бедра. — Мне понравилось, как ты читал стихи. Было непонятно, но красиво. Всем другим тоже понравилось. Удивительно, что в твоей голове помещается столько слов. Видно, она у тебя большая.

«Большая, — согласился Свами. — Но утроба больше».

— Я тоже много чего помню. И особенно песен. Если хочешь, я спою.

И она запела. Грудным женским голосом. О чем ее песни, Свами было непонятно, ведь он успел узнать не так много серских слов. Но от ее пения ему сделалась грустно, так грустно, что на глаза навернулись слезы.

Свадебный пир подходил к концу, и люди начали покидать застолье. Кое-кто, услышав песню, пришел к берегу ручья. Слушали девочку и охали под ее печальное пение. Некоторые, расчувствовавшись, подходили к Свами и выражали ему сочувствие.