Игорь Григорьян - Иллюзия вторая

— То есть, красный цвет на самом деле какой угодно, но не красный? — Агафья Тихоновна вытаращила глаза.

— Да, — подтвердил Артак, — то, что люди видят красным на самом деле обладает всеми поглощёнными им цветами, кроме этого самого красного, — он опять засмеялся, — для каждой длины волны человеческий мозг выбрал определенный цвет, который характеризует лишь наполненность луча энергией, и с радостью демонстрирует его каждый раз своему хозяину, когда он видит эти отражённые волны. Конечно, освещение должно быть достаточным, — дракон опять усмехнулся, — да это и так ясно, ибо отражается свет и ничто другое. С тем же успехом люди могли бы различать радиоволны и микроволновое излучение, да и любое другое, если бы природа посчитала необходимым предоставить им определенные органы чувств.

— Я знаю, знаю, — Агафья Тихоновна улыбнулась, — таким образом мудрая природа наделила людей дополнительной способностью познавать мир. Она дала людям цвет и многие из них даже превратили его в искусство — они смогли прикоснуться к вечному, смогли познать сам свет. Ведь посредством восприятия цвета, многие люди притронулись к истине, не так ли?

— Так, так, — дракон усмехнулся и добавил, — но многие из людей, даже находясь в мире двух цветов, даже в черно-белом мире, не смогли бы отличить один цвет от другого, не смогли бы отличить чёрное от белого, уж вы мне поверьте.

— Не смогли бы или не захотели бы смочь?

Артак внимательно посмотрел на Агафью Тихоновну.

— Скажем так — они были бы не прочь. Но…

— И в чем тогда дело? — акула нетерпеливо перебила дракона.

— В лени. Для того чтобы научиться видеть ясно и без искажений — без искажений даже от этой самой пыли, — дракон кивнул на разбросанные то тут, то там мешки, — необходимо вложить в себя очень много труда. А люди, в большинстве своём, совсем не любят трудиться. Люди предпочитают работать.

— А в чем разница?

— Разница в смысле. Трудиться — от слова «труд», а работать — от слова «раб».

— Откуда вы это знаете?

— Я смотрел и, следовательно, я видел. Причем видел своими собственными глазами и работу и труд.

— Наверное, вы много повидали, — Агафья Тихоновна задумчиво разглядывала Артака.

— Много.

— Вам было трудно?

— Нет, что вы, — Артак покачал головой из стороны в сторону, — мне было легко.

— Почему?

— Я смотрел, видел, познавал, учился, находил новое, и каждый раз прощался с этим новым, предвидя ещё более новое. И каждый раз прощал. Это всегда придавало мне силы.

— Как же это? Я что-то не пойму. Прощался и прощал — это какая-то игра слов? — Агафья Тихоновна на мгновение зажмурилась, как будто это помогало ей думать.

— Человеческий язык, а можно сказать — это вы сами и есть, — дракон рассмеялся, — единственный неподкупный свидетель.

Артак говорил медленно и внятно, словно давая понять, что повторять не будет.

— И если историю можно переписать хоть тысячу раз в угоду одному или другому событию, человеку или правительству, то язык… — он щёлкнул пальцами когтистой лапы, словно подбирая необходимое слово, — язык всегда развивался, развивается и будет развиваться в строгом соответствии с самим человечеством. Он формировался и формируется созвучно и сообразно реальному течению событий. И, именно поэтому, изучая процесс формирования новых слов — как песчинок одного большого и целого организма под именем «речь», мы всегда и с колоссальной, с потрясающей точностью можем определить то, что было в той или иной эпохе. Да мне ли вам рассказывать? — Артак явно намекал на прямую причастность самой Агафьи Тихоновны к человеческой речи, — вы, столь искусно владея этим инструментом, сами по себе являетесь безукоризненным и безупречным, бесхитростным и безгрешным, честным и благородным и самым что ни на есть порядочным, правдивым и прямодушным учебником по всей человеческой истории.

Агафья Тихоновна молча и внимательно слушала.

— Да разве вы сами не замечали, что люди, когда прощаются и говорят «прощайте», тем самым, словно дают совет — прощайте, прощайте, обязательно прощайте. Прощайте всех без разбора. Прощайте быстро. Прощайте искренне. Прощайте честно, неподдельно, без затей и церемоний. Прощайте, прощайте и ещё раз прощайте. Особенно, — дракон оглянулся, словно их мог кто-то подслушивать, — особенно, когда прощаетесь.

— Прощаетесь с кем?

— С кем угодно и с чем угодно.

— И как все это связано со светом? Ну или с цветом?

— Свет всегда двигается только вперед, без сожаления оставляя позади себя всё прошедшее. Свет, будучи энергией в чистом виде, если бы обладал интеллектом, сродни человеческому, обязательно бы прощал всех и за всё, иначе трудно бы ему пришлось путешествовать, не так ли? — Артак подмигнул Агафье Тихоновне, — ведь ему пришлось бы таскать с собой такую тяжесть.

— Что ему пришлось бы таскать с собой? — акула окончательно запуталась.

Казалось, на её лице живыми остались только глаза, которыми она автоматически и совершенно бездумно следила за бушующим потоком кровяных частиц.

— Что? — Артак удивленно приподнял брови, — конечно же, непрощённое.

— Непрощённое? И что бы тогда было?

— Что бы было — я не знаю, но нашей Вселенной бы точно не было, ибо она вся и целиком построена на одном общем принципе — на способности света преодолевать огромные расстояния, принося с собой необходимую энергию, которая и позволяет всему сущему… — дракон внезапно замолчал и пристально посмотрел на акулу.

— Которая позволяет всему сущему… — Агафья Тихоновна повторила заключительные слова Артака, словно подталкивая его мысли и замолчала, позволяя самому дракону закончить свою же фразу.

— … позволяет всему сущему быть. Существовать. Присутствовать. Происходить. Случаться. Одним словом — просто быть.

— Вы хотите сказать что мы существуем только потому что свет в состоянии забыть всё то, что он видит и простить всех за всё происходящее?

— «Простить» — совсем не значит «забыть», — Артак рассмеялся, — даже совсем наоборот. Свет никогда и ничего не забывает. Он несёт картинки, изображения, несёт любую доступную человеку информацию сквозь всё существующее пространство и время, несёт, ничего не привирая и не приукрашая, даже на самую малую йоту, и уж поверьте мне — свет точно никогда и ничего не забывает. Но он, как бы это сказать, — дракон схватил луч верхнего света и притянул к себе, — как бы это сказать, — он отпустил его и свет тут же, вальяжно и неторопливо продолжил своё путешествие вниз, к зеркальному полу, — как бы это сказать, — повторял дракон снова и снова, любуясь своим отражением в зеркале между своих лап, — свет не забывает. Никогда и ничего. Он просто не участвует, не участвует даже в том что помнит и знает точно. Он как такси, которое с одинаковой легкостью может везти и убийцу и мудреца, понимаете? Но он никогда не нагружает себя тем, что несёт, будь то хорошее или плохое, будь то необходимое или нет. Он всегда отдельно от всего.