Игорь Григорьян - Иллюзия вторая

В беспорядке они были разбросаны по зеркальному полу и прикрывали своими тканевыми телами, сотканными из прочной мешковины, часть отражающей поверхности.

— Только сам человек в состоянии исказить изображение, сделать его тяжёлым или даже совсем неподъемным, скажем, пропустив тот же самый свет через вот этот мешок с жадностью. Или через тот, со страхом. Или вот ещё лучше — через мешок со страстями. Правда, свет в состоянии легко вернуть себе невесомость, пройдя сквозь всего лишь одну пылинку, упавшую с мешка с любовью. Да что там пылинку, — Артак улыбнулся, обнажив белые, ровные, и достаточно крупные зубы, — одного атома вполне будет достаточно для того чтобы вернуть свету его абсолютную суть.

— Всего лишь одного атома? — переспросила Агафья Тихоновна.

— Да, — Артак усмехнулся, — всего лишь одного атома, а если быть до конца откровенным, то хватит даже безатомарной, безотносительной мысли, хватит бестелесной идеи, содержащей в себе истинную, и в этом смысле — святую любовь, — он мечтательно посмотрел вверх и быстро закончил:

— Любовь меняет восприятие сильнее всего.

— Но любовь нас и так окружает, где бы мы ни находились, не правда ли? — Агафья Тихоновна хорошо помнила вывернутый наизнанку мешок с этой самой любовью, который продолжал хранить своё содержимое снаружи себя самого.

— Хранить — в данном случае — оберегать, — Артак, как обычно, с легкостью читал мысли окружающих, — оберегать от того, что внутри, а именно — от содержимого этих мешков, — он опять заулыбался, демонстрируя белоснежно-кипенные зубы, и немного отодвинул куль с трусостью от себя, — тут, как обычно, всё просто. А просто — это практически всегда с точностью до наоборот.

— Не понимаю, — Агафья Тихоновна часто и мелко заморгала, пытаясь сосредоточиться.

— И понимать нечего. Всё, что здесь есть — находится внутри мешков, тогда как любовь — снаружи. И мешковина надежно сохраняет одно от другого, как если бы было совсем наоборот — если бы любовь пряталась за прочной тканью от выпущенных наружу кипящих вулканов, которые, несомненно содержат многие из этих мешков. Выпущенные и неконтролируемые, прежде всего они бы начали пожирать всё, что их окружает. Заливать всё существующее своей горячей и неконтролируемой лавой. Сжигать, испепелять, кремировать. И начали бы они именно с человеческого восприятия действительности. Изменили бы её до неузнаваемости и, в конце концов, пожрали бы всё то, что так ревностно пытается сберечь эта простая и прочная мешковина.

— Но почему?

— Потому что восприятие, состоящее из любви — это одно. А восприятие, созданное, например, из трусости и жадности — совсем другое. Может быть, даже прямо противоположное. И это необходимо четко понимать. И только понимая — различать.

— Я совсем запуталась, — Агафья Тихоновна растеряно смотрела на своего собеседника, не зная что сказать.

— Всё просто, — повторил Артак и усмехнулся, — свет никогда бы не принес достаточно энергии туда, где она необходима, если бы ему пришлось носить с собой ещё обиды и огорчения. Впрочем, не только обиды и огорчения, но и всё остальное. Носить свою собственную тяжесть всё-таки прерогатива самого человека. А подхватив всё это, — дракон опять окинул взглядом до отказа забитое мешками помещение, — подхватив всё это, свет перестал бы быть светом и приобрёл бы массу, которая мешала бы ему перемещаться, которая тормозила бы его, тянула назад, сдерживала. А знаете ли вы, сколько весит, например, жадность или трусость? — спросил дракон, но не дожидался ответа, — миллиарды миллиардов тонн. Поймав такую тяжесть, свет перестал бы быть невесомым и уже, как следствие, его скорость бы резко упала. Резко, вплоть до полной остановки, понимаете? Если обязать свет всегда брать с собой трусость и жадность, горечь и разочарования, которые тоже, безусловно, весят, ибо пригибают людей к земле, он тратил бы свой запас энергии на их перемещение и, в конце концов, израсходовался бы, не смог бы принести ровным счетом ничего и никуда, — Артак прокашлялся, — ведь чем больше нести свету — тем больше он тратит на это энергии, то есть, расходует себя самого — и, соответственно, тем меньшее расстояние он может пройти. Именно поэтому свет поступает совершенно по-другому — он никогда и ничего не берет с собой в дорогу. Как буддисты, всегда путешествующие налегке.

— Буддисты? — акула удивленно подняла глаза, — а при чем здесь они?

— Буддизм — единственная религия на Земле, из-за которой не началась ни одна из войн. И её последователи не берут с собой в путь даже столь необходимую им еду, твёрдо зная, что дорога даст им все необходимое.

— Но любая религия — это всё равно лишь средство, не так ли? Средство, направленное на подчинение человеческой воли и разума, на ограничение свободы его мышления, на преследование его действий, наконец, на унижение его достоинства.

— Да, вы правы, — Артак с уважением посмотрел на Агафью Тихоновну, — это совершенно очевидно, поскольку любая религия насаждает человеку слепую и абсолютно безосновательную веру в силы, которые, якобы и заведомо, выше и сильнее, нежели сам человек. Однако, буддизм — это скорее философия, а не религия, — дракон немного виновато улыбнулся, — прошу меня великодушно извинить за употребление этого слова, — он склонил голову перед акулой, — зная ваше трепетное отношение к языку, я должен был быть внимательнее.

— Ах, оставьте, сейчас это совсем неважно, — Агафья Тихоновна, казалось немного смущенной, ибо впервые Мысль извинялась перед Словом, — но почему буддизм является философией?

Артак с благодарностью кивнул и сказал:

— Как и большинство философских учений, буддизм пытается особым образом объяснить всю сложность человеческой жизни, указывая, что в основе её лежит некий вселенский порядок. Так, например, в «Четырех благородных истинах» Будда кратко объясняет положение человека в мире: вот есть страдание, а вот и причина этого страдания; вот прекращение страданий, а вот путь, ведущий к прекращению страданий. Учение о карме представляет собой полное и непротиворечивое объяснение природы причины и следствия. И даже буддийская космология на первый взгляд кажущаяся далёкой от реальной действительности, всего лишь является логическим продолжением закона кармы. Вот и получается, что в соответствии с учением Будды, в устройстве мира имеется глубокая и непоколебимая логика. Тогда как само понятие религии полностью отрицает наличие логики.

Агафья Тихоновна внимательно выслушала Артака, но продолжала молчать даже после того как тот кончил говорить. И дракон, откашлявшись, продолжил:

— Существенным отличием буддизма от всех остальных мировых религий является то, что в нём не фигурирует ни всевышний создатель или какое-либо высшее существо, ни святой дух, ни всесведущий любящий господь, к которому люди должны взывать о спасении. Вместо этого, буддизм призывает человека обрести мудрость собственными усилиями, то есть развить в самом человеке способность различать какие качества или процессы внутри него вредны, а какие — хороши и полезны. И даже сам Будда не может привести к достижению этой цели никого из людей — они сами, и только сами, должны сделать всё необходимое, чтобы пройти этот путь до конца.