Игорь Григорьян - Иллюзия вторая

Высвободив её я посмотрел на часы. Они послушно отсчитывали секунды, и точно также, как и мгновение назад, то есть, ровно перед тем, как я потерял сознание, показывали 10 утра.

— А мне показалось что я какое-то время был без сознания, — несмотря на своё жалкое положение, улыбка не сходила с моего лица, ибо я уже знал, и знал точно — всё происходит так как надо, всё идет по какому-то плану — плану разработанному, утверждённому, подписанному и одобренному в самых «высоких» инстанциях.

Я был спокоен, ибо обладал уверенностью в том, что в самом конце, в конце всех существующих концов, после выполнения всех написанных и одобренных планов — всё неясное прояснится, несказанное — скажется, недодуманное — осмыслится, непонятное — станет очевидным, а невыполненное — сделанным.

Так стоит ли торопиться или переживать?

То, что случилось — уже произошло, а то что произойдёт — обязательно случится.

Моя твёрдая уверенность в том что во Вселенной ничто не случайно не покидала меня ни на мгновение и каждый раз очень помогала моему существованию. Ведь всё происходящее ни в коем случае не могло быть наказанием, впрочем, как не могло быть и наградой — в этом случае следовало бы принять как данность способность мира отслеживать действия каждого из людей.

Да что там отслеживать! Не только отслеживать, но и наблюдать, контролировать, оценивать эти действия, вершить суд и выносить свой приговор. И этот приговор, конечно же, должен быть абсолютно справедлив. Должен быть безусловно, безапелляционно справедлив.

Справедлив, как первый глоток воздуха, посланный новорождённому ребенку.

Справедлив как Солнце, согревающее всё вокруг.

Справедлив как ночь, следующая за днём. И как восходящий вслед за ночью день, опоясывающий своим светом всё скрытое непроглядной тьмой.

А для того чтобы судить именно так, конечно же, необходимо иметь какой-то свод законов и правил, необходимо обладать списком того что правильно и неправильно, необходимо владеть перечнем разрешённого и запрещённого, необходимо знать меру — меру эталонного добра и зла. И многое, многое другое.

Однако, не секрет, что в мире не существует никакого эталона, тем более, эталона добра и зла — ведь просто-напросто не может существовать такой жёстко выверенной и точной меры. Ибо то, что одному добро — зло другому, и на общую, безграничную картину мира влияния не имеет, так как одно всегда компенсирует другое — совсем как сода с уксусом, после соединения которых они превращаются в чистую, незамутнённую воду.

Конечно, кроме воды остаётся ещё ацетат натрия и углекислый газ, но ни одно, ни другое не видимо простому человеческому глазу.

Всё существующее во Вселенной уникально, и как нет двух одинаковых камней или деревьев, так же точно нет двух одинаковых животных и нет двух одинаковых людей. Сам мир, в котором мы живем, скорее всего тоже уникален среди других миров, возможно, похожих между собой и не очень, но обязательно — других.

И в этом — в нашем, в единственно доступном человеческим органам чувств мире существует лишь равновесие всего со всем, равновесие не только внешнее, видимое человеческому глазу, но и равновесие внутреннее — равновесие животное, подкожное.

Совсем как невидимый глазу ацетат натрия и углекислый газ, держащий в равновесии химическую систему «уксус-сода».

Существует даже баланс, который уравновешивает чувство утоленного голода хищника с муками его жертвы.

Плюс и минус в результате всегда дают ноль.

И мир всегда уравновешивает сам себя.

Это чистый, это абсолютный баланс.

Это нулевое сальдо.

Поэтому, логичнее всего было бы предположить что мерой, единственной реальной мерой человеческих деяний является та оценка, которую им даёт сам человек.

И оценивать он должен не поверхностно, пытаясь убедить сам себя в том, что плохое на самом деле хорошее, а тёмное — светлее, чем есть на самом деле, он должен оценивать глубинно, искренне, положа руку на своё бьющееся, живое сердце.

Ведь каждый из людей совершенно точно определяет то время, когда он поступает по совести, и то — когда нет. Только эта мера безукоризненна, только она бездонна и безгранична.

Только этой мерой меряется, и этой же мерой воздаётся.

Мерой абсолютной, мерой фундаментальной, мерой честной, потому как меряет свои деяния и воздает себе же за них — сам человек.

Воздаёт достаточно часто неосознанно, но уж всегда и точно — неотвратимо.

Таким образом, всё происходящее вокруг нас вполне может оказаться всего лишь языком, на котором Вселенная шепчет нам подсказки, всего лишь способом и инструментом самого мира привлечь наше, человеческое внимание.

Весь мир пытается научить, вдолбить, втемяшить в человеческую голову то необходимое знание, те необходимые привычки и навыки, которые приведут человека к конечному, полному и безусловному счастью.

Которые приведут его к счастью и к пониманию природы вещей и действий.

И мерой этого счастья — абсолютной, совершенной мерой — выступает сам человек — а если быть точным — то его глубинное сознание, которое он сам не в состоянии ни обмануть, ни исказить.

Именно поэтому моя сломанная конечность совершенно не огорчала меня, она даже радовала — ведь чтобы урок когда-нибудь закончился — он прежде всего должен начаться, не так ли? И поврежденная нога, прозвенев в моей голове звонком на этот урок, не будучи в состоянии меня опечалить, всё-таки заставляла крепко задуматься.

Что хочет мне сказать мой мир?

Эти размышления вихрем пронеслись в моей тяжелой голове, и мысленно поблагодарив Вселенную за начало занятий, я в восхищении и в предвкушении новых приключений повернулся к своим спутникам и повторил:

— Наверное, мне всего лишь казалось что я был без сознания.

— А вы и были. В смысле, были без сознания, — Агафья Тихоновна с улыбкой выкинула за спину уже использованный шприц с анальгином, — ах, если бы вы знали сколько всего интересного с нами произошло пока вы отсутствовали, — она сделала глаза большими и круглыми, — сколько всего случилось — и не перечесть.

— Вам показалось, — Артак невозмутимо перебил свою спутницу и выразительно посмотрел на неё, как бы намекая — не надо, не стоит ни о чем говорить — ещё не время, ещё не сейчас. Потерпите со своей речью.

Агафья Тихоновна запнулась на полуслове, поймала взглядом многозначительную гримасу Артака, и вдруг, совершенно неожиданно для себя самой произнесла:

— Показалось? Ну что ж, вполне возможно, — она присела на ступеньку и обхватила плавниками свою большую, серую голову.

Акула уткнулась в плавники своим кожаным носом, как уставшая лошадь утыкается в тёплые человеческие ладони с овсом, — может быть и показалось, — вполне миролюбиво добавила она и одновременно подмигнула одним глазом дракону, а вторым — мне.